Алла Хемлин - Заморок

Ага.

Я про мыло.

Я сильно плакала и просилась у мамы. Я надеялась, что мама сейчас скажет, чтоб я не плакала, что мама мне купит.

Конечно, когда Фрося мне объяснила про мою родную маму, я по́няла, что мама Тамара не была курку́ль. Мама держала гроши для своей дочки. Ой, мама Тамара б накупила для своей дочки. А не накупила. И гроши сами по себе остались для меня. Фрося мне и доложила, где мама все-все прятала, и за свой честный доклад взяла по-божески.

Ага.

Я про столовую на лозовой.

Мне предложили пойти помогать на плетении. Мурзенко предложил как старший товарищ, который всегда уверенный, что я не подведу людей по работе. Конечно, я сильно хотела повыситься и согласилась.

Допустим, завтра я иду в цех, а сегодня было такое.

В столовой давали продуктами. Я пошла посмотреть, хоть мне и было не сильно надо.

На подходе мне услышалось, что женщины рассуждают про макароны. Я, конечно, макароны видела. И в магазине, и в столовой на раздаче видела тоже — вареные. Дома у нас макаронов всегда не было. Потому что если у кого дома ели макароны с магазина, а не свою лапшу, того соседи и знакомые осуждали. Хорошая хозяйка подобного не допустит. А государство ж макароны делало. Получается, для кого-то ж макароны были намеченные. Женщины и рассуждали, что, может, взять. Тем более что макароны, считай, давали в руки зазря.

Макароны случаем намочились водой или чем — кухня ж, теснота. Потом, конечно макароны высохли опять, а получились уже не такие, не какие были. Которые стали комом, женщины брали в хозяйство — и курам покрошить, и намешать тоже хорошо. А были и не комом, а вроде с пятнами. По правде, не сильно-сильно, а так — ця́точками.

Другой скривится, а люди — нет! Не выкидать же еду! Допустим, начальство могло тихо списать по актам и взять себе домой, а не списало.

Конечно, я стала рядом с другими. Как пришла моя очередь — я сказала, что спасибо, и взяла с полкило макаронов. Давали без денег, а на весах вешали — отчетность, так потому.

Надо понимать.

Я пришла домой и начала варить макароны. Мне люди раньше пояснили, так я накипятила воду в чугуне, давай кидать макароны. Кинула, сколько само по себе взялось. Посмотрела глазами, так получилась одна вода. В эту самую секундочку макароны для меня увиделись не как макароны, а как лоза. И цяточки увиделись, как на лозе. А это ж была не лоза, а макароны.

Да.

Я не хотела себе жалеть и опять кинула жменю. Я ж не знала, что с макаронов вываривается сильно-сильно больше, чем было. Я ж думала, что не сильно.

Получилось, что я кинула все-все.

Мне раньше пояснили, что надо варить полчаса. Я сама себе решила, что буду мешать ложкой и пробовать на твердость. Оно ж должно быть мягкое, может, про полчаса люди напутали или сказали, чтоб проявить свое.

Полчаса идут и идут, я пробую и пробую. И все макароны мне твердые. Аж пока не стали мягкие, как клей с муки, когда мы с мамой клеили окна на зиму. Только я уже накушалась твердого. По правде, натолкалась. И получилось у меня в горле — вроде я варила не макароны, а лозу, и она мне поперек и поперек. И Мурзенко мне уже был поперек, хоть тачка его теперь у меня оставалась в прошлом, я ж шла в ученицы, а не куда.

И так мне захотелось, чтоб я этих макаронов всегда на свете не кушала! Так захотелось! А назад же не плюнешь — меня не приучивали, чтоб еду переводить. Я себе решила, что пускай уже в животе макароны сами по себе доходят до хорошего места. И что так я макаронам даже еще обидней дам бой.

В эту самую секундочку я вспомнила про свою мечту.

Утром я написала заявление на лозовой и по-хорошему попросила, чтоб меня сняли с всех-всех учетов и уволили по моему желанию в один день. Конечно, мне как сироте пошли навстречу. Я сказала спасибо. И Мурзенке сказала спасибо, чтоб он не подумал про я не знаю что. Пускай.

Я наметила для себя ресторан при нашем вокзале.

У меня лицо само по себе красивое. Носик, конечно, подгулял, а красота от моего носика ни чуточку не спортилась. Мне про это многие люди говорят. Потому что у меня глаза большие и серые, с ресницами — такими-такими, лоб у меня тоже — не как бывает, а ровный, и щеки не торчат, и губы вроде вырезанные, и цвет у них под вишню, а кожа у меня вроде бархата — и на лице тоже.

Про бархат — это я рассказываю не от себя. Я всегда не выхваляюсь, а повторять человеческую правду — это ж никому не стыдно. Волос у меня — не весь черный, а с рыжиной, густой и кольцами-кольцами. И плечи, как у панночки, в разворот. И ноги-руки прямые, а не тоже, как бывает у людей, кривые. Я сильно не люблю, когда руки возле локтей с вывертом, или бывает, что живот или что задница растет от самого-самого колена, или что пальцы обрубками, или что шея. У людей же много что бывает. Я и не осуждаю. Люди сами по себе не виноватые. У меня рост в вышину красивый-красивый, не как у хлопцев, а высокий тоже. Люди ж бывают и карака́тые.