Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Нам — да и самой Майке, — уже умудренным опытом, этот вопрос представлялся в высшей степени наивным и неуместным, а потому смешным. С тех пор за что? слышалось по разным поводам — порвался ли чулок или во время прогулки хлынул дождь.

Сидело в камере несколько молодых смазливых девиц. У них была та же статья 7—35, что и у нас, студенток. Социально опасными эти девицы считались по причине интимных связей с иностранцами.

…Так что лубянская тетка, заподозрив при виде капроновых чулок, что я гуляла с американцем , не с потолка, оказывается, взяла свое предположение…

(Пару лет спустя один бывший лагерник обратил внимание на шрам у меня на горле. Шрам — след фурункулов, мучивших меня в тюрьме. Парень, узнав от меня по какой статье я судима, спросил, полоснув себя по горлу пальцем: «Нож?»)

Девицы решительно отказывались признать себя проститутками, каждая рассказывала историю трогательной любви к какому-нибудь Фреду или Отто. Я им верила безусловно: ведь проституция была только в царское время, — что за дикий поклеп! Одна из них производила впечатление интеллигентной девушки, остальные были очень уж примитивны, и истории у них были соответственные; я скоро потеряла к ним интерес. Держались они стайкой, у них были свои разговоры, свои шутки. Так, у одной девицы было полотенце с вышитым цветными шелками изречением: Кого люблю — тому дарю . Однажды, когда девица среди дня заснула (лежать и спать разрешалось сколько угодно), ее подруги, давясь от смеха, спороли букву р .

Прогулки в Бутырках по сравнению с Лубянкой были более вольными: мы не вышагивали кругами, а просто толклись во дворе, грелись на июньском солнышке.

Книги нам давали, но в таком шуме и постоянном мельтешении читать было почти невозможно.

В Бутырках принимались передачи и деньги. Минка носила передачи и мне, и Гайре, передала нам деньги.

Мы с Гайрой строили различные предположения насчет своего будущего. Лагерь, как мы все-таки надеялись, нам не угрожает. Но и про то, чтобы выйти за ворота , уже не мечтали: было очевидно, что для этого нас незачем было переводить в Бутырки: ворота есть и на Лубянке. Склонялись к мысли, что после того, как мы выберем себе место ссылки (почему-то надумали выбрать Иркутск), нас отправят туда — видимо, на определенный срок — прямо из тюрьмы, так сказать, — на казенный счет .

Что касается срока… К тому времени я как-то свыклась с мыслью о трех годах , возможно, потому, что именно на три года посылали на работу молодых специалистов по окончании вуза, и мы тоже — в перспективе — были к этому готовы в своей прошлой жизни.

Нас — человек десять, в том числе Гайру, Майку, Нину и меня — вызывают с вещами . Наконец-то!

— На приговор, — говорят остающиеся. — Ни пуха ни пера!

— К черту!

Мы спустились в вестибюль, нас всех заперли в одном из боксов, после чего стали по очереди выводить для объявления приговора.

Разумеется, я не рассчитывала увидеть судью в мантии и белом парике, но все же представлялось, что объявление приговора (!) будет обставлено как-то торжественно.

Ничего подобного. В небольшой комнатушке (чуть ли не в боксе) офицер-эмгэбэшник прочел по бумажке, что решением Особого совещания я признаюсь виновной по статье 7—35 и приговариваюсь к ссылке в Новосибирск сроком на 5 лет.

Меня словно ударили дубиной по голове.

Новосибирск — ладно: в конце концов, что Иркутск, что Новосибирск — для меня большой разницы нет (правда, слегка кольнуло, что не дали права выбора ).

Но срок! Не три, а целых пять лет!

В ту минуту я не вспомнила о матери, отбывающей десять лет (не ссылки — лагерей!). Мои пять показались мне за пределами мыслимого.

…Позднее у меня было много времени для воспоминаний и размышлений, я старалась понять, почему как катастрофу восприняла объявленный мне срок.

В общем-то, это объяснимо. Вся моя сознательная жизнь, не считая совсем уж детских лет, пришлась на 40-е годы — война, старшие классы школы, институт — менялась только последняя цифра. 1954 год — это, как мне тогда представлялось, будет уже какая-то другая эпоха …

После приговора отвели не в прежний бокс, а в соседний.

Следом пришла Майка:

— Пять лет, Новосибирск.

Потом Нина:

— Пять лет, Новосибирск. А у вас?

— То же самое. Одно хорошо: по крайней мере, будем все вместе.

Последней пришла Гайра:

— Пять лет, Караганда.

— Караганда?! Мне — Новосибирск…