Александра Щепкина - Волею императрицы

— Во всём доме нет ни души! — сказал один из них.

— Ну, так они все здесь! — сказали другие, указывая на кладовую.

— Выходите охоткою, кто здесь? — говорил один из них, по-видимому распоряжавшийся другими. — Выходите! Мы вас помилуем! Только свяжем, чтоб нам не мешали своё дело обделать.

На вызов его никто не ответил, конечно.

— Выходите, — повторил он, — или сейчас выломаем дверь, и тогда всем вам конец! — И он потряс дверь сильной рукою. Ответа всё не было; Каверина ждала, что помощь подоспеет прежде, чем они успеют сломать дверь. Но она слышала, что они уже принялись выламывать дверь, окружив её со свечами и зажжёнными лучинками, свет и дым от которых проникал в щели двери. Дверь была очень прочна, из толстых дубовых досок, и нападающие принялись рубить её топором посредине. Они пробили небольшое отверстие, и щепы летели сквозь него в кладовую; Каверина отошла в глубину комнаты и старалась спрятаться за мешками и сундуками. Потребовалось довольно времени и работы, чтоб выломать тяжёлую дверь, на крепких железных петлях; и когда она подалась и повалилась на пол, в сенях уже появилось много крестьян, пришедших на помощь с дубинами, и сторожа прибежали с ружьями по зову прислуги. Крестьяне бросились на разбойников, а послышавшийся выстрел тотчас обратил их в бегство через то самое окно, в которое они входили в дом. Не многие из них были пойманы и перевязаны. Но госпожу Каверину вытащили без чувств и с ушибленной головою от нанесённого ей удара. Вся эта шумная сцена происходила над головой Анны, сидевшей в подвале, и пугала её за неё и за ребёнка, который проснулся от шума и криков и громко плакал; кормилица не унимала его, она только читала громко молитвы. Наконец всё стихло над ними, разбойники были переловлены и уведены. Но никто не поднимал тяжёлой двери подвала, и Анна не знала, чем объяснить эту тишину. Не убита ли тётка? И не останутся ли они в подвале, куда никто не догадается прийти искать их, если даже разбойники ушли? В испуге Анна вскочила с пола подвала, стараясь приподнять подъёмную дверь, девочка её заплакала ещё сильнее от стука, и прислуга услышала крик ребёнка в подвале. До сих пор никто не знал, где спряталась Анна, а тётка не могла ничего сказать: она едва начинала приходить в себя. Наконец Анну освободили из её заключения, она истерически плакала и умоляла людей бежать за доктором для тётки. Но доктора искать было негде, и прислуга примачивала госпоже Кавериной голову водою и уксусом, как делывала она сама с ними в случаях ушиба. На дворе уже рассветало, и все приободрились с рассветом.

Происшествие это надолго задержало отъезд Анны из дому тётки; она ухаживала за Кавериной до её полного выздоровления. Прибывшая военная команда переловила шайки бродивших в окружности разбойников, а часть этой команды составила конвой, чтобы проводить Анну до границ Тульской губернии, когда она выехала к отцу с дочкой и кормилицею. Дальше на юг дорога считалась безопаснее, и Анну провожали два сторожа из стражи, устроенной в деревне её мужем. Так кончилось пребывание Глыбиных в деревне, и рушились их планы на поправление их состояния. Невесело и одиноко приближалась Анна к родному хутору, думая, что никого нет там из молодых друзей. К счастью её, был жив ещё отец, хотя сильно постаревший… Родина встречала её более мягким воздухом, небо было ярче, и солнце светило теплее, несмотря на зимнее время; Анна радовалась, подвигаясь на юг, и везла радость отцу, его единственную внучку.

— Анна! Сокровище моё! Вот кого не чаял дожидаться! И ты вспомнила старика! Приехала к нам в глушь… — восклицал старый сержант, обнимая, целуя Анну и принимая от неё на руки внучку.

— С какою радостью я ехала к тебе! Как рада пожить при тебе, отец! — ответила Анна, плача и обвивая шею отца своими руками, целуя его седую голову.

С визгом и с криками радости встретила племянницу Афимья Тимофеевна.

— Расскажи, расскажи нам всё, что ты там видела, в Петербурге! — вскрикивала Афимья Тимофеевна, обнимая и целуя Анну, нагнувшуюся к маленькой тётке.

После этой встречи жизнь на хуторе расцвела. Нельзя сказать, что для сержанта воскресло всё прежнее, нет; скорее можно сказать, что жизнь его расцвела в новой форме. Он видел дочь, не такую молодую, как прежде, но цветущую; а на руках её маленькое, незнакомое существо, которое, как оказалось скоро, было ему также очень дорого. Он, разглядывая маленькую Лизу с любопытством и нежностью, находил в ней сходство то с Ольгой, то с Анной и, прожив с нею далее более полугода, не переставал находить в ней каждый день что-нибудь новое.