Лев Жданов - По воле Петра Великого - (Былые дни Сибири)

Среди этого двора насыпной холм, поддерживаемый угольным срубом изнутри, служил входом в подвалы Савелыча.

Едва Василида вошла в первую, незапертую часть подвала, служащую погребницей, к ней навстречу кинулась Софьица.

Девушка до этого времени притаилась за большой пустой бочкой из-под квасу. Одежда на ней была вся изодрана, лицо исцарапано, на оголённых плечах и на груди виднелись красные пятна — следы грубых казачьих пальцев, сжимавших нежное девичье тело без всякой пощады.

— Ты, сестрица?.. Ищут они меня? — со страхом зашептала иззябшая перепуганная девочка.

— Нету... Дрыхнут... А тебе таки удалось урваться, болезная?

— Урвалась-таки, урваласи... ох... Тольки уж как — и сама не помню, сестричка! А што они, аспиды? Всё дрыхнут? Подпалить бы их... Убежать бы мне куды, родимая...

— Куды бежать? Зимно, морозно. Поколеешь. На вот ключ. Отомкни подвалье-то. Свёкор сюды нести штой-то сбирается... Помоги. А я к Мосейке к мому сбегаю. У стряпки он в куфне с Наташкой. С вечера не побывала я у малого. Што с ним — не знаю. Сердечушко щемит, ровно беду чует.

Сунув ключ девушке, Василида быстро пошла к небольшой закопчённой двери в углу двора, где помещалась людская кухня и теперь спал двухгодовалый мальчик, сын её.

Когда бабёнка закрыла за собой скрипучую дверь, с печи стала спускаться стряпка, пожилая грязная баба.

Кое-как плеснув из ковша на лицо водой и осеня лоб крестом, она взяла вёдра и пошла принести воды. Со скамьи в углу поднялась девушка лет семнадцати, некрасивая, рябая и слепая на один глаз. Машинально она протянула было руки, чтобы покачать стоящую рядом люльку ребёнка. Но увидя мать, наклонившуюся над сыном, потянулась, зазевала, прикрывая рот рукой, и сиплым голосом заговорила:

— Ништо. Спал тихо твой Мосейка. Соски, почитай, и не просил. Ты побудь с им. Я скоро!

И, зевая, почёсывая свои взлохмаченные, слипшиеся пряди волос, заплетённых на две тонкие косички, девка вышла из кухни.

Ребёнок спал, раскинувшись от духоты в своей неприхотливой постельке. Одна его полненькая розовая ножка была закинута за борт колыбели.

Внимательно разглядывая спящего мальчика, Василида безотчётно прильнула к этой ножке губами и впилась в неё долгим, нежным, но осторожным в то же время поцелуем.

Грудь у неё заходила ходуном, словно бы давно сдержанные рыдания теперь стремились прорваться на волю.

— Маинька... Сиси... — просыпаясь внезапно, с улыбкой протягивая руки к матери, потребовал ребёнок.

Выхватя его из колыбели, Василида села, прижала мальчика крепко к груди и беззвучно залилась слезами.

Мальчик сперва с удивлением смотрел на светлые капли слёз, которые быстро, одна за другой так и скатывались по щекам на подбородок и на грудь матери.

Потом, как будто почуяв, что его матери тяжело, что это слёзы глубокого горя, слёзы надорванной, измученной души, ребёнок стал закрывать Василиде глаза, мешая плакать, отирал ей слезинки, и кончилось тем, что сам заревел на всю кухню.

— Нишкни, нишкни, родимый... Вот на сиси... Помолчи! Вот попляшу я с тобою! — стала теперь утешать ребёнка мать. — Агу, агунюшки... Смейся, мой душонок... Хохотунчик... Слушай песенку!..

И она принялась напевать, приплясывать с малюткой, стала улыбаться ему, хотя слёзы неудержимо так и катились из воспалённых глаз, окаймлённых чёрными кругами от бессонницы, от устали и от муки душевной и телесной.

В это время Савелыч подошёл к подвалу с тяжёлым мешком на плечах, который вынес из светёлки.

Увидя Софьину, ожидающую его у приоткрытой двери, он весь потемнел, нахмурился.

— Эк, они тея, окаянные... Погибели на них нет, на иродов... Ну, добро... Ты, слышь, подь, одень што иное, поцелее. Я и сам тута справлюсь... Да, углядел я, тамо стряпка по воду пошла. Гляди, не выпустит её идол, што при воротах поставлен настороже... Краше бы она и не тормашила его... Пусть подоле подрых бы... Перейми стряпку-то, коли поспеешь...

Софьица поспешила исполнить приказание старика.

Савелыч, не опуская тяжёлой ноши, сошёл в подвал, прикрыл за собой дверь изнутри на засов, зажёг светец и лопатой, стоящей тут же, словно наготове, стал в одном углу разгребать землю.

Скоро открылась подъёмная дверь в другой, потайной подвал. Вернее, то была большая яма, «похоронка», где на случай грабежа или пожара старик приберёг всё, наиболее ценное из имущества.

Теперь из мешка он вынул несколько шкурок собольих, лисьих и песцовых, всё запретный товар, высокой цены и качества. Потом добыл небольшой, обитый моржевой кожей и окованный ларец, очевидно с деньгами.