Лев Рубинштейн - Азбука едет по России

Поликарпов нахмурился. Его ястребиные глаза и нос повернулись к двери и в тени сразу определили, кто на пороге стоит.

— Входи, Ефремов, — сказал он.

Ефремов поклонился в пояс иконам, перед которыми теплилось много лампадок. Потом поклонился Поликарпову — не так низко, как иконам, но с почтением.

— Здравствуй, — рассеянно сказал Поликарпов, — просить пришёл?

Его острая бородка уставилась на Ефремова, как указка.

— Ежели дозволите, сударь, я о мальчишке…

— Знаю. Зачем он тебе?

— Мне ученики нужны, — сказал Ефремов.

— У тебя есть ученики — Александров и Петров.

— Мало, сударь мой. Александров и Петров женатые, к делу пришли поздно. Надобно с малых лет учить.

Поликарпов задвигал бородкой.

— Ты, Ефремов, ровно князь какой — подбираешь наследника своему княжеству. Помирать собрался?

— Никак нет, на бога надеюсь. Однако…

— Мастер ты отличный, но хозяин плохой, Ефремов! Добра не скопил, а наследника ищешь.

— Я ищу наследника уменью своему, — тихо отвечал словолитец.

— Покажи мальчишку!

Ефремов открыл дверь пошире. На пороге появился Алесь, золотоволосый, голубоглазый, вымытый, в праздничной рубахе до колен.

— Кланяйся, — приказал Поликарпов, — не так, не так… Сначала богу, потом начальству!

Алесь поклонился и богу и начальству.

— Буквы знаешь? Говори!

— «Аз», «буки», «веди», «глаголь», «добро», «есть»…

— Довольно! С конца читай!

— «Ижица», «фита», «пси», «кси», «я», «о», «ю», «ять»…

— Довольно! Подь сюда! Читай сие!

Алесь покраснел как кумач. Текст, на который указывал сухой палец Поликарпова, был витиеватый и сложный. Над узорными строчками, как птицы, летели чёрные значки.

— Не знаешь?

Алесь молчал.

— До разумения книжного тебе далеко, — сказал Поликарпов.

— Дозвольте, сударь, ныне азбука иная будет… — начал было Ефремов.

Но Поликарпов его оборвал:

— Иная? Видел я! В старину таковыми буквами купцы письма отписывали про женитьбу сыновей…

— Однако государь повелел…

— Государь многое повелел: всем бороды брить, однако мы с тобой в бородах.

За окном, на мосту, дружно грянули молотки.

— Закрой окно! — приказал Поликарпов.

Ефремов закрыл. Поликарпов заходил по палате, позванивая связкой ключей, которую он постоянно носил на поясе.

— Молоты бьют, барабаны стучат! Нет более словесной науки, а одно дело прикладное. Всюду чемберсы, брюсы — иноземные еретики. Слова заморские пошли: были «чертежи» — стали «ландкарты». Были «слуги» — стали «лакеи». Были «воеводства» — стали «губернии». Было «войско» — стала «армия». Ныне генералы науки творят!

— Слова иноземные, сударь мой, и ранее были…

— Были? Новые надобно измышлять, а не чужие на скаку хватать! Царь скачет — там врага побил, тут мост построил. Там корабль сколотил, тут азбуку нарисовал… Скок-поскок! Топ-топ-топ…

Поликарпов остановился и стал глядеть в окно. Ключи перестали звякать.

Он молчал долго.

— Было время, — сказал он наконец, — в тиши науки цвели. Книги о высоком повествовали — о тайнах души, о промыслах священных. Ныне грек-учитель стареет, а ученики шалеют. Киприанов ландкарты и таблицы печатает, а причислен к артиллерии. Зачем тебе ученик? Отдай его в артиллерию!

— Дозвольте, дозвольте, Фёдор Поликарпович, — возбуждённо заговорил Ефремов, — раньше-то наука была за семью печатями, для священства…

— Что орёшь? — грозно сказал Поликарпов. — Ты не на торговой площади! И правильно было! Не для беглых крестьянов книги! Поди с мальчишкой своим! Покуда государева приказа не будет — не возьму его! Я учеников беру учёных, из Академии словено-греко-латинской. Сказано у латинян: «сапиенти сат», что значит «учёному довольно»… Итак, ступай!

— Куда же отдать его, Фёдор Поликарпович?

Поликарпов звякнул ключами.

— В монастырь! Пусть святой братии дрова колет.

— Дать надо было, — спокойно промолвил Киприанов.

Он снова сидел у Ефремова в литейной, повернув своё круглое, толстое, лукавое личико к верстаку, возле которого Ефремов стоял с иглой, держа в левой руке металлический брусок-пунсон, с которого отливают букву.

— Мне Поликарпову подарок дать? — недоуменно переспросил старик.

— А что? Он за определение в чины берёт по пять рублей, а то и по десять. С каждого наборщика по десять копеек в год. Сорока лет ему нет, а дом на берегу реки Москвы построил, дворня у него, две лавки, библиотека в семьсот книг. А жалуется на бедность. Сквалыга!