И ласково смеётся, видя, как покраснела молодая мать.
Смеётся и Мария Четвертинская, теперь фрейлина и первый друг княгини, сидящая здесь.
— Ну как не стыдно краснеть? Я же шучу, конечно. У вас в роду есть брюнеты: дядя, кузен Густав… И у меня предки были довольно тёмных цветов… Вот в кого-нибудь из них и выдалась наша смуглянка Мари…
Молчит, краснеет пуще Елизавета, даже слёзы проступили на глазах, и Александр живо заговорил о другом, чтобы не смущать ещё больной жены.
Но не один он заметил тёмные локоны и глазки новорождённой княжны.
В начале августа пышно разряженная кормилица, сопровождаемая второй няней и негром-лакеем императрицы, показалась из помещения, занимаемого в Павловске Александром и Елизаветой, и направилась по тенистым аллеям к главному зданию дворца, к апартаментам государя. Бережно, как святыню, держала на руках здоровая, миловидная женщина малютку-княжну, которую императрица приказала именно теперь принести к ней без промедления.
— Ну, иди, иди, моя малютка, — провожая дочь, шептала Елизавета, — покажись бабушке… Может быть, она перестанет так огорчать меня и Александра, если ты завоюешь эту надменную душу… Иди! Господь с тобой! — словно благословляя, закончила мать.
Бабушка молча приняла женщин и ребёнка, поглядела внимательно на внучку, взяла её на руки, поглядела ещё.
— Подождите обе здесь! — обратилась она к женщинам и вышла.
Бабушка с внучкой на руках прошла на половину Павла. В дежурной комнате перед его кабинетом сидело всего два человека: Кушелев и граф Фёдор Ростопчин, всесильный любимец сегодняшнего дня при дворе повелителя, который так же легко выбирал себе фаворитов и одарял их могуществом, как и свергал с высоты по малейшему поводу, а то и без всякой видимой причины, по случайному навету врага, по минутному капризу личной воли…
Зная это, временщики, калифы на час, старались только в эту счастливую, быстро летящую минуту нахватать побольше земель, денег и крестьян, чтобы, по крайней мере, не уйти с пустым карманом от полных мешков…
Сейчас Ростопчин официально считался директором почтовой части и министром иностранных дел, но заменял первого министра, если даже не всех министров, которых не любил облекать слишком определёнными полномочиями Павел, ревнивый к малейшему проявлению власти, которое исходит не от него самого.
— Не правда ли, какой прелестный ребёнок? — показывая обоим малютку, спросила императрица.
— Ангел. Да и неудивительно: яблочко от яблоньки не падает далеко, — заметил Кушелев. Тонкая лесть могла относиться к родителям принцессы, так же как и к бабушке.
Острословец Ростопчин и здесь не удержался от небольшой шутки:
— Хорошо, если от одной яблоньки… Но эти фрукты всегда требуют пары яблонек… Если даже не больше!..
— Вы думаете, граф? — как-то странно спросила бабушка. — Правда, бывает… Пойду порадую деда прелестной внучкой.
Последняя фраза тоже прозвенела как-то фальшиво, словно струну задели неверно и она зло зазвучала, но мелодично в то же время.
Павел был не один, когда, постучав, Мария появилась в кабинете. С ним был Кутайсов, который, увидя императрицу с ношей на руках, быстро, по старой привычке лакея, кинулся навстречу, запер дверь за императрицей, подвинул стул и помог опуститься на него молодой, тридцатишестилетней бабушке с её ношей, осторожно поддерживая под розовый, полный локоть мягкой, стройной руки, выглядывающей из широких полурукавов летнего наряда.
— А, внучка любезная наша? Рад видеть… Какая милочка!.. Не правда ли, Иван? — обратился к новоиспечённому вельможе Павел совсем фамильярно, как в былые годы.
— Чудо! Чудо, ваше величество… Сейчас видно, какая высокая кровь течёт в очаровательной малютке…
Слушает, улыбается сдержанно «бабушка», только не добрая улыбка на её красивых нежных губах. Как змейка, скользнёт — и нет её…
— Да, скажите на милость, мой друг, что за фантазия пришла вам именно теперь явиться на представление? Времени иного нет? Мы тут делами занялись… а ты… Что так приспичило, мать моя?
Мария Фёдоровна угадывала, какие дела обсуждал муж со своим клевретом: новые милости, новые почести для этой… новой фаворитки, у которой, кроме красивого личика, ни бюста, ни фигуры… «Кошка ободранная», как порой в гневе про себя называла Мария Лопухину. Но сейчас не до того! Надо с другой рассчитаться, с невесткой, которая уже слишком загордилась…
Словно не слыша вопроса мужа, она больше раскрыла вуаль, одевающую личико и голову малютке, и таким простым, мягким тоном, словно в раздумье, заговорила:
Читать дальше