Михаил Коршунов: Мальчишник

Мишель Лермонтов, с разрешения правления Московского университета, после сдачи необходимых экзаменов был принят в университет на нравственно-политическое отделение. И в этот год ему исполнилось шестнадцать, и он надел темно-зеленую с малиновым околышем студенческую фуражку.

Дом на Малой Молчановке, что у Симеона Столпника. Светятся огни в его окнах. На первом этаже в большой гостиной на занавеске видна тень: Мишель держит на плече скрипку, играет. На диване — томик Байрона на английском языке. Лермонтов только что перечитывал Байрона и оставил томик на диване. На стене, над диваном, большой портрет матери. Мать смотрит на сына своим тихим взором, в котором с юности поселились печаль и болезнь. Горькая зависимость от судьбы.

Дом деревянный, и кажется, что он, как скрипка, чуток к малейшему движению смычка. Музыка проникает в его глубины, и дом живет, дышит, охваченный энергией мелодии.

Звучит, набирает силу скрипка. Набирает силу в этом доме и поэт. Он создаст здесь чуть ли не вдвое больше стихов, чем в последующие годы жизни.

И сейчас, в наши дни, в большой гостиной лежит скрипка, лежат ноты. На диване — томик Байрона. На стене, над диваном, портрет матери и еще портрет бабушки. Стоит на рояле ваза для цветов. Небольшая. Хрустальная. Она привезена из дома Верзилиных в Пятигорске. Дома, в котором Мартынов затеял ссору с Лермонтовым. Стоит ваза — свидетель, обвиняющий убийцу в убийстве. О вазе вам всегда расскажут заведующая музеем на Молчановке Валентина Брониславовна Ленцова, или старший научный сотрудник Светлана Андреевна Бойко, или Митя Евсеев, которого мы называем Димитрием.

А в тот далекий вечер Лермонтов играл на скрипке. Бабушка, Гвардии поручица, слышала из своей комнаты, как он играл. Мишель играл свое настроение? Свою молодость? Влюбленность? А может, неудовлетворенность в любви? Сохранилась фраза тех лет, тех дней: «Музыка моего сердца была совсем расстроена нынче…» Он еще не знал, что ждет его впереди, какие серьезные испытания.

Буква «Л» — до востребования. Едет старинная почтовая карета, везет письма Лермонтова с кавказской войны. Почтовые кареты в нашу войну, Отечественную! Каждое письмо — тоже беда или счастье, но и счастье-то относительное…

Две Натальи. Одна становится женой любимого ею поэта, другая покидает любимого ею прежде поэта. Происходит в одну зиму и лето 1831 года.

Один поэт радостно:

— О, как мучительно тобою счастлив я.

Другой горестно:

— Как я забыт, как одинок… Будь счастлива несчастием моим.

Один:

— Ты предаешься мне нежна.

Другой:

— Ты изменила — бог с тобою!

Одна Наталья родилась в 30 верстах от Тамбова в поместье, расположенном при впадении реки Кариан в реку Цну. Внучка Кутузова, графиня Дарья, записала в дневнике: «…глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные».

Мы подумали — карие! — потому что родилась на реке Кариан?

Другая Наталья выросла в Подмосковье, на берегу реки Клязьмы. Наш современник, который многие годы посвятил разгадыванию тайны биографии Лермонтова, первым вынул из большого с коваными наугольниками сундука на Зубовском бульваре в доме № 12, квартира 1 — вход со двора, несколько ступенек и дверь, — светло-коричневой кожи рамку и увидел лицо той, которой младший поэт был так увлечен в тот год. Портрет был сделан художником Бинеманом карандашом и процарапан иглой. Клязьминская Наталья — любезная улыбка, спокойный взгляд загадочен. Высокая прическа, полнота покатых обнаженных плеч, тонкая шея.

Наталья, рожденная у реки Кариан, мужа будет называть:

— Мой господин и повелитель.

А господин и повелитель будет писать, что полюбил он окончательно и голова у него закружилась:

— Прощай, бел свет! Умру!

Наталья с берегов реки Клязьмы на слова своего поэта, что он полюбил ее всем напряжением душевных сил, сказала, что любит другого. Он ей ответил:

— Я не достоин, может быть, твоей любви: не мне судить…

Старший поэт и его Наталья в ту же зиму, в тот же 1831 год, обвенчались.

Когда добивался согласия на брак и приезжал к Гончаровым на Большую Никитскую, то с такой стремительностью врывался с крыльца в дом, что в самую столовую влетала из прихожей калоша: хотелось поскорее увидеть Ее Высокоблагородие Милостивую Государыню Наталью Николаевну.

На письмах к ней помечал: «Самонужнейшее».

Вяземский сказал:

— Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения.