Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

Ну а потом ему опять не разрешили возвращаться в Англию, поскольку тем летом всем стало известно, что Бони вторгнется в нашу страну, всех нас перебьет, посадит дерево свободы и покончит со свободой англичан. Но я ни капельки не боялась. И дочка мол тоже не боялась, мы знали, кто защищает наши берега, и в то лето начали подыскивать загородный домик, чтобы, когда спаситель народа и возлюбленный моей драгоценной вернется домой, ему было бы где отдохнуть и поправить свое здоровье.

Ну а теперь и для Мэри нашлась работенка. В доме была прорва всяких слуг, но я к ним не придиралась и ничего за них не делала, однако мне нравилось отбирать уток для пополнения стаи в пруду адмирала и проверять, чем занимаются грумы и садовники. Ну и моя ненаглядная тоже неплохо проводила время, поскольку была в курсе всех новостей, не знаю как, но она узнавала про все-все. Дом был небольшой (мы жили раньше в гораздо более просторных), в нем насчитывалось всего пять спален, но адмирал именно такой и хотел. Ну так вот, она устроила в каждой спальне ватерклозет и установила там свинцовые тазы и рукомойники с кранами, и еще ванны, воду в них таскали слуги. Вот в Италии с этим делом было лучше — виллы там огромные, а комнат в них даже не счесть, но теперь-то мы вернулись в Англию, где нет всяких древних руин и искусства, но зато люди знают, как надо скромно и уютно устраивать себе жизнь. А адмирал-то, когда ему позволили приехать, очень обрадовался, увидев, как мы все подготовили в его загородном доме. Ну и бывший посланник тоже заимел свой дом. В Англии, как я поняла, он много чего потерял и стал жить скромнее. Я лично ничего не ощущала, потому как у меня и не было-то ничего, да и язык-то ихний я в Италии не знала, а тут его вообще слышать перестала. Ну и он, конечно, здесь утратил все свое величие, к тому же денег у него оставалось все меньше и меньше, что сильно его раздражало. Он здесь трясся над каждым пенни, а когда приехал пожить к нам за город, потому как и не мог позволить жене жить без него, и учинил из-за этого скандал, то сам предложил платить половину расходов на ведение хозяйства. Я же только смеялась про себя, видя, как двое видных мужчин, почти слепой адмирал, победивший во всех битвах, и старенький благородный рыцарь, выросший при дворе вместе с нашим королем, сидят рядышком за одним столом в гостиной и разбирают счета от рыбника, пивовара, булочника, мясника, молочника и бакалейщика, прикидывают, сколько там набежало фунтов, шиллингов и пенсов, а потом ставят свои знаменитые подписи под счетами, подтверждая их правильность. В этот момент они становились такими важными, мне ни в жисть этого не забыть, и я лишь посмеивалась, что они делают исконно женскую работу.

С адмиралом все шло своим чередом, он ни в чем не менялся. В жизни не встречала человека, который боготворил бы женщину так, как он, и по-прежнему не сводил с нее глаз. А лицо его прямо светлело, когда она входила в комнату, даже если и вышла-то всего минуту назад, ну да и я, что уж там говорить, всегда испытывала радость, когда она появлялась в комнате. Но я как-никак все же мать. У матери к ребенку особая любовь, к мужу любовь совсем другого рода. Ни один мужчина не чувствует того, что чувствует женщина, а женщина не переживает и не чувствует, как мужчина. Но тем не менее должна сказать, что чувства адмирала приближались к чувствам старой матери. Ничего удивительного — мы ведь любили одно и то же существо, самую чудесную женщину на свете. И я гордилась, что знала ее всю жизнь, а он только семь лет.

Так сделалось печально, когда престарелый муж моей дочери умер, хотя все и ждали его скорого конца и думали, что смерть вот-вот придет к нему, но удивляться нечего, потому как в таком случае они могли взять к себе своего ребенка, и мы стали бы законной семьей, если бы только умерла еще и адмиральская жена или дала бы ему развод. Наш старичок не мучился слишком долго. Прежде всего он перестал ловить рыбу — а это был уже первый звонок. А после этого перестал подолгу говорить, ну а уж потом, как лег в феврале на кровать, так и пролежал в ней, не вставая, до самого конца и только когда ему совсем стало плохо, попросил отвезти его в Лондон, в его дом. А дом этот был просто великолепный, весь обставленный роскошной мебелью, купленный, между прочим, на деньги, вырученные от продажи драгоценностей моей ненаглядной. Я за ним почти одна и ходила все то время, пока он лежал. Он мне верил, потому как я была почти такой же старой, как и он, ну, может, чуток помоложе, и не теряла еще бодрости духа. Я растирала ему холодеющие ноги. В апреле он спокойненько умер в своем лондонском доме, а моя дорогуша и адмирал в это время стояли по обе стороны кровати и держали его за руки.