Рудольф Баландин - Миклухо-Маклай

Физические недуги и моральные травмы измучили его, худое лицо пожелтело, покрылось морщинами, в облике сквозила усталость. И только вспоминая свои путешествия, оживлялся, голос твердел, взгляд становился ярким, движения энергичными. Он ещё надеялся на лучшее. Но в конце года царь полностью отверг его проект: «Считаю это дело конченым. Миклухо-Маклаю отказать».

Моральная поддержка Толстого была очень и очень кстати для Николая Николаевича. В письме писатель признался: «Я особенно желаю Вас видеть и войти в общение с Вами». Казалось бы, оставалось только горячо поблагодарить Льва Николаевича за столь лестные отзывы в свой адрес. А Миклухо-Маклай счёл нужным оговориться, что не разделяет взгляда великого писателя на науку как второстепенную область деятельности: «Разумеется, я не буду возражать на Ваши нападки на науку, ради которой я работал всю жизнь и для которой я всегда готов всем пожертвовать».

Тем не менее даже в научном плане мысли Толстого оказались отчасти созвучны взглядам учёного. Он и сам отзывался о своих коллекциях так: «Коллекция моя сравнительно бедна, так как цель моего путешествия была не собирание коллекций, а изучение нравов дикарей»; она «имеет назначение главным образом представить аксессуары жизни так называемого «каменного» периода, который исчезает на глазах».

Автор интересной книги о Миклухо-Маклае Б. Н. Путилов отметил: «Письмо Толстого во многом способствовало решению учёного широко ввести в описания путешествий моменты «личные», «субъективные», «характеризующие мои отношения к туземцам».

Мудрый Лев Николаевич очень верно подметил то главное, что придаёт трудам и подвигу Миклухо-Маклая всемирное значение не только для своего времени, но и на века вперёд.

Уже после смерти учёного Толстой записал в своём дневнике за 1897 год: «Читал о действиях англичан в Африке. Всё это ужасно... Почему же людям, живущим христианской жизнью, не пойти просто, как Миклухо-Маклай, жить к ним, а нужно торговать, спаивать, убивать». Он отмечал с огорчением: «Его у нас не оценили...», «Ах, что это был за человек!»

Незадолго до смерти Миклухо-Маклай получил от Толстого письмо и фотографию (а ведь Лев Николаевич не только был скуп на похвалы и восторги, но неохотно дарил свои фотопортреты). Это письмо учёный ожидал давно и принял с огромной радостью.

Важно ведь не то, какое количество людей тебя хвалит, а то, какие это люди.

Учёный и писатель оказались единомышленниками, собратьями по самой необходимой науке для человечества, от которой зависит его судьба: науки о том, как жить людям друг с другом.

Был ли подвиг жизни Миклухо-Маклая понятен лишь немногим, избранным? Отчасти так. Только этим избранным вовсе не обязательно было быть великими мыслителями. Главное — иметь чуткое сердце, искренность и честность.

Он получил письмо от неизвестной:

«Я знаю, что Вы простите мою дерзость, потому что привыкли к простому, бесхитростному выражению симпатии со стороны ваших диких чёрных... Право, я не могу удержаться, чтобы хотя чем-нибудь не выразить своё глубокое уважение к Вам и удивление как человеку; не то удивление, которое заставляет бегать смотреть новинку, а то, которое заставляет подумать — отчего так мало людей, похожих на человека. Ещё раз примите моё глубокое уважение и симпатию как к русскому.

Русская».

А они, не веря в чудо.

Вечно заняты едой.

Ждут, безумные, покуда

Распростятся с головой.

Вечный гам и вечный топот,

Вечно глупый, важный вид.

Им, как видно, жизни опыт

Ничего не говорит.

мирал он долго, трудно, мучительно.

Страшно болела голова, словно её раскалывали изнутри тупыми молотками и острыми долотьями. Боль вгрызалась в суставы, выкручивала внутренности. Лицо его искажала гримаса страдания. Но это была не смерть, а жизнь. Порой находил силы работать над рукописями и корректурами. Но вскоре закрывал глаза в изнеможении, уже почти не мог двигать иссохшими руками.

Пробовал диктовать. Было трудно подбирать слова, а тем более — их произносить. Хотелось высказать что-то очень важное, самое важное на свете, ради чего он терпел страдания, ради чего пытается работать сейчас. Но наваливались бессилие и боль, и он уже не мог управлять мышцами лица, которые сжимались в конвульсиях. Жена наклонялась к нему, гладила голову, а в глазах её стояли слёзы.