Олег Капустин - Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

— Да что с тобой, мама? — удивлённо воззрилась на неё дочка.

— Ой, я сейчас упаду и умру со смеху! — кричала Туйа, вся сотрясаясь, как огромная форма с желе, которым она заливала на кухне ломти нильской щуки. — Как он, мой коротышка, сказал, что с городком-то уж нашим и подавно справится! Вот умора, прямо разбушевался, как бог Мин!

Она выразительно вскинула руку со сжатым кулаком. (На всех древних рисунках бог Мин изображался с огромным фаллосом в возбуждённом состоянии. Этот бог отвечал в божественном пантеоне египтян за оплодотворение.)

— Сегодня уж он от меня не отделается словами «устал да устал». А как с голозадыми девками, так пожалуйста! Если уж приниматься за городок, так по справедливости надо начинать с собственной жёнушки, — проговорила старшая жрица земного гарема Мина и опустилась на мягкую подушку, продолжая вздрагивать от хохота.

— Да с вами, родители, не соскучишься! — проговорила недовольная столь вольными речами Тии, брезгливо оттопыривая полную нижнюю губку, качая хорошенькой головкой и поднимая голубые глаза к быстро темнеющему небу, на котором уже стали проступать крупные жёлтые звёзды.

Она встала и отправилась спать. За ней, ступая бесшумно, как огромная чёрная пантера, удалился и Джабу. Но спать он не собирался. Воровато озираясь, чернокожий гигант выскользнул из дома и быстро растворился в темноте кривых городских переулков. Очередная подруга нубийца, пылая от страсти, уже ждала его в укромном уголке садика или на плоской крыше одного из многочисленных городских домов. Африканское солнце кипело в крови местных жителей даже по ночам.

В то время как в доме жреца Иуйа готовились ложиться спать и сам город всё быстрее опускался во тьму, неподалёку от глиняных полуразвалившихся стен на большом каменистом холме, где возвышался храм главному местному богу Мину, было ещё довольно светло. Хотя солнце уже зашло 4за серо-жёлтую гряду плосковерхих гор на противоположном берегу реки, отблески вечерней зари ещё окрашивали высокие изящные колонны недостроенного святилища в мрачно-торжественные бордово-фиолетовые тона. На ступеньках перед входом в храм сидел молодой человек в тёмно-серой набедренной повязке. Выражение лица юноши было не по возрасту серьёзным. Он смотрел, словно полководец перед штурмом вражеской твердыни, на город, мерцающий в фиолетовой вечерней мгле сотнями огоньков.

— Подожди, Эйе, не двигайся. Я, кажется, нашёл то выражение лица, которое нужно придать скульптуре нашего фараона, — проговорил мужчина средних лет, выходя из храма с несколькими свитками папируса в руках.

Это был зодчий Аменхотеп {30}. Под его руководством строилось местное святилище, об этом уже несколько лет шли разговоры далеко за пределами провинциального городка. Бёдра архитектора обтягивала длинная гофрированная юбка из белого льна. За широким серым поясом из буйволиной кожи торчали пенал для письменных принадлежностей, медный циркуль и свинцовый карандаш. Аменхотеп присел на ступеньку метрах в двух ниже своего ученика, развернул на коленях чистый свиток папируса и цветными мелками с углём стал набрасывать контуры фигуры Эйе и его волевое лицо.

— Подними чуть повыше подбородок, сын мой, — бросил он и вновь углубился в рисование.

Эйе был не просто учеником, а приёмным сыном. У молодого человека рано умерли родители в тот чёрный год, когда завезённая из Азии болезнь косила сотнями тысяч жителей долины. Архитектор приютил сироту. Ему понравился сильный, целеустремлённый характер, который рано проявился в мальчике, его ум и сметливость.

Аменхотеп закончил набросок с натуры.

— Теперь надо так эту находку воплотить в скульптуру, чтобы властное, вдохновлённое на подвиг выражение лица вросло бы в облик фараона. А не проявился бы вдруг на памятнике нашему властителю твой лик, мой мальчик, — улыбнулся архитектор. — Кстати, о чём ты думал с таким почти зверским видом, который свойственен воину перед кровопролитной битвой, а не юноше, ожидающему прихода времени любовного свидания?

— Я думал о своей злосчастной судьбе и о том, что мне всё в жизни придётся брать с бою. Тогда как баловням судьбы то же самое будет просто падать с небес прямо в руки, только успевай подставлять, — мрачно проговорил Эйе.

— Не ожесточай сам себя, мой мальчик. — Аменхотеп потрепал рукой, вымазанной цветными мелками, по плечу юноши. — Я буду заботиться о тебе до конца моих дней. Ты умён и хорошо образован. Из тебя получится отличный распорядитель работ. Ведь ты уже сейчас, можно сказать, единолично руководишь строительством храма. Хвала тебе, сын мой, за то, что ты освободил меня от ругани с неотёсанными мастеровыми, которые набили руку в примитивных приёмах работы и не хотят ни на йоту от них отступить, сделав что-то новое. А какое для меня было благо избавиться от нудных, выматывающих силы пререканий с вороватыми писцами и с глупыми, заносчивыми жрецами! У чернокожих в стране Куш больше развито чувство прекрасного, чем у наших заказчиков, требующих строить только по старинке. А ведь это такое счастье создавать что-то новое, видеть, как плоды твоей фантазии воплощаются в камне! Тебе, мой мальчик, больше нужно уделять внимания творческой стороне дела. Недаром я тебя столько лет учил архитектуре и скульптуре. В самовыражении, и только в нём, можно найти своё счастье, сынок.