Игорь Градов - Охотники на «Тигров»

Матвей ходил в секцию при Ленинградском металлическом заводе, где трудился токарем его отец – человек уважаемый, потомственный рабочий. Павел Никифорович, конечно, хотел, чтобы сын продолжил профессию, но тренер твердо сказал: «У парня спортивный талант, пусть поступает в институт физкультуры. На экзаменах не придираются, смотрят в основном на спортивные достижения». И Павел Никифорович решил – пусть так, раз уж талант…

Матвей успешно окончил десятилетку и в 1938-м, как и посоветовал тренер, поступил в Институт физической культуры имени Лесгафта. А через год, в ноябре 1939-го, началась Зимняя война. Прохоров попросился на фронт – бить белофиннов. Несколько раз с ребятами ходил в военкомат (желающих оказалось много), но его, как и всех, гнали прочь: людей на фронте хватает! Глупые, необстрелянные мальчишки никому не нужны… Но в декабре неожиданно вышел приказ: формировать из спортсменов и студентов институтов физкультуры лыжные батальоны. И Матвей, наконец, попал в армию.

После подготовки его направили на Карельский перешеек, в 7-ю армию, штурмовать знаменитую «линию Маннергейма». Матвей хорошо воевал, не раз ходил в атаку, получил медаль «За отвагу» (первый ворвался в финские траншеи и захватил пулемет). Носил ее с большой гордостью, даже форсил перед всеми…

В апреле 1940-го его демобилизовали, и Матвей вернулся в родной Ленинград. Закончил учебный год – и снова пошел в военкомат. Там ему не удивились – многие ребята из института тоже захотели стать военными. Прохорова, как человека опытного и с медалью, направили на командирские курсы, и уже через год он получил лейтенантские «кубики». А вместе с ними – и свой взвод.

В конце мая 1941-го Матвей начал армейскую службу в 128-й стрелковой дивизии, стоявшей у самой границы с Польшей, в Литве. Там его и застала война.

…Воскресное утро 22-го июня началось для Матвея с пронзительного рева самолетов и грохота бомб. Под визгливые завывания «юнкерсов», теряя людей и технику, полк пошел навстречу немцам, но вскоре наткнулся на танковую колонну. Бой оказался коротким – панцеры практически в упор расстреляли полк, а затем раздавили тех, кто пытался спастись… Лесная трава сделалась красной от крови, и немецкие танкисты еще долго очищали гусеницы своих панцеров от человеческого мяса…

Серьезного сопротивления никто не оказал – настолько внезапным оказалось нападение. Кто думал, что противник будет уже на нашей территории? Обещали же – на чужой земле, малой кровью…

Взвод Матвея полег почти полностью, из тридцати человек уцелело лишь четверо: он, сержант Филипчук и двое рядовых, Павлов и Ремчуков. И то лишь потому, что шли в самом конце колонны и успели скрыться в чаще. Потом долго блуждали, искали своих, но никого не нашли.

Окончательно выбившись из сил, легли спать в каком-то сарае. Ночью услышали шум моторов и резкие, лающие команды – появились немцы. Литовец, хозяин хутора, тут же показал, где прячутся красноармейцы, и сарай окружили. Пришлось сдаваться…

Всех разоружили, обыскали, отобрали документы, фотокарточки, а еще папиросы и все мало-мальски ценное. Заперли в том же самом сарае, но приставили часового. Немцы обращались с пленниками довольно хорошо, не били, не издевались, даже снисходительно похлопывали по плечу: повезло вам, война для вас уже закончилась. Теперь не только останетесь живы, но и скоро вернетесь к своим семьям, будете честно и старательно трудиться на благо великой Германии. Дали даже поесть – вареную картошку и ржаной хлеб (видимо, из запасов хозяина-литовца).

Мордатый фельдфебель, немного говоривший по-русски, записал их имена и фамилии и спросил: «Есть евреи, коммунисты?» Матвей честно сказал, что он комсомолец, – глупо скрывать, если значок на груди, но немец лишь отмахнулся – это не то, за что сразу расстреливают….

Зато с большим уважение посмотрел на медаль (ее почему-то не отобрали). Потрогал, спросил, за что, Матвей честно ответил: «За войну в Финляндии». Фельдфебель с трудом, по слогам прочитал – «За отвагу», удовлетворенно кивнул: «Карош зольдат!» Посмотрел на «кубики» Матвея (не успел спороть) и ухмыльнулся: «Гут, герр официр!» На этом разговор закончился.

Вечером у немцев началась пьянка – литовец выставил «дорогим освободителям» бутыль самогона. Громкие крики из дома то и дело прерывались игрой на губной гармошке и песнями: «Дочланд, Дочланд юбер аллес…» Наконец, глубокой ночью гитлеровцы успокоились, легли спать. У сарая остался лишь один часовой, да и тот часто клевал носом. «Пора, – решил Прохоров, – самое время делать ноги». Поговорил с товарищами, те его поддержали.