Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

Скамкель, сын Траина, — мужчина, перешагнувший за сорок зим, многократно плававший и на юг и на север, собственными глазами видавший клыкастое чудовище, живущее во льдах, — сказал Гуннару:

— Не нравится мне твой парус. Не кажется ли тебе, что нижняя часть немного сопрела? А северные ветры как раз того и ждут.

— Вижу, — ответствовал Гупнар, — но не приложу ума, что делать.

— Отрежь эту сопревшую часть, а я дам тебе кусок крепкой ткани. Можно подумать, что такой способ не известен тебе.

Гуннар сказал на это:

— Известен, конечно. Но латаный парус — словно латаные башмаки. Разве это к лицу настоящему моряку?

— Все зависит от того, как залатать. Если хорошо пришить, так шов будет крепче целого места.

— Это верно…

Гуннар любил, чтобы на корабле все было ладно. Чтобы парус как парус, руль как руль: послушный, легкий и в то же время мощный, чтобы мог он сладить с любой волной и любым течением. А еще и корпус: это — главное. Весною здесь обычно на весь берег пахло варом: это Гуннар смолил свой корабль — основательно, со знанием дела, неторопливо. Он был хозяин рачительный, все у него стояло на своем месте и все шло в свое время в дело — до последней щепы.

Была работа у Кари, и немалая: он внимательно, как наказывал отец, осматривал каждый шов, каждый стык и выковыривал все трухлявое или сопревшее за зиму. Кари работал по левому борту, отец — по правому.

— Сын мой, — еще ребенком слышал Карп, — что есть первый друг человека?

— Корабль, — отвечал мальчик.

— А самый первый враг корабля?

— Вода.

— Верно, сын мой. Поэтому никогда не уставай вовремя конопатить днище и борта. И смолить как положено.

Вот они и конопатили и смолили корабль — от зари до зари. А дни уже стояли длинные.

Вечерами у очага рассаживались мужчины. Напротив них — женщины. Пахло жареным мясом. Пахло сладким дымом…

Скамкель — мастак на разные россказни — говорил:

— Когда мы шли на север за треской, занесло нас течением далеко на запад. И ветер дул на запад. Гребцы выбивались из последних сил. И попался нам остров. Очень небольшой, чуть побольше твоего двора, Гуннар. Он лежал немного справа по курсу, и носовой штевень приходился по самой левой береговой кромке острова… И вдруг остров зашевелился…

На этом месте Скамкель умолкал. Дети жались к матери, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше, а взрослые улыбались: они надеялись, что все обойдется, все переборет корабль, на котором место кормчего занимал сам Скамкель. Хотя рассказы о живых островах и не были в диковинку, однако лишний раз было любопытно поговорить о них.

Следовало попросить (это уже знали все):

— Дальше, Скамкель, дальше… Что же стряслось с тем живым островом?

— А кто сказал, что он живой?

— Ты сам. Только что.

— Нет.

— Как — нет? Он же двигался.

— Не двигался, а шевелился. Это вещи разные. Ветер шевелит деревья. О́дин может пошевелить даже гору.

— Будь по-твоему, Скамкель. Скажи, ради всех богов, что было после?

— Так слушайте же. Остров и на самом деле зашевелился, как если бы это было живое существо.

— Рыба, что ли? Кит?

— Да, может быть. Но рыба — огромная, необъятная. Только не вся рыба, а ее спина. Это надо вообразить себе! Огромная спина, а какова же сама рыба? От хвоста до морды, которые были погружены в воду. А? Какова, спрашивается? Был с нами некий Торгейр. Детина с мачту, а грудь — пошире и прочнее штевня носового. Он мог один съесть половину жареного лося и выпить полбочки пива. Этот самый Торгейр, увидев остров, который ворочался, подобно огромному моржу, упал за борт. «Торгейр за бортом!» — крикнул рулевой. А уж было сумеречно, солнце давно село на воду и погасло. Наш корабль несло на остров, правда, чуть левее его. А вода уже вся почернела от сумерек, стала точно железная, только урчала немного под днищем корабля…

На этом месте каждый вел себя по-своему: кто неприметно улыбался, кто и взаправду, разинув рот, дивился рассказу, а кто из детей дрожал от страха и крепче жался к старшим. Так бывало всегда, когда рассказывал свои были-небылицы этот самый Скамкель.

Однако же от него неизменно требовали окончания всей этой истории, и Скамкель продолжал так:

— «Торгейр за бортом!» Разумеется, это несчастье. Первое дело моряка — бросаться на помощь. Кидать конец в воду или самому прыгать. Это — смотря по обстоятельствам. И вот случилось так, что все загляделись на этот самый живой остров, как вы его называете. Ведь если это какое-то морское чудище, оно может перевернуть корабль, и тогда помощь понадобится не только Торгейру, а и каждому из нас. Но кто тогда поможет? Лишь бог, великий Один. Да и тот — едва ли… Мы ждали, что будет, а рулевой налегал на весло и направлял корабль левее, все левее кромки. Он знал, что следует делать.