Рут Гудман - Искусство провокации. Как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения

В это время высшие классы фыркали: «Ремесленник, или извозчик, или иной низкорожденный, будь он даже рожден и воспитан в лучшем городе этой страны… портит хорошую речь странным акцентом или плохо сформированными звуками и неверной орфографией», – писал Джордж Паттенхем в 1570 году. Низший класс выставляли людьми, которые не умели ни нормально говорить, ни нормально писать: они записывали слова фонетически, не обращая внимания на общепринятые в высших классах буквосочетания. Но, поскольку формальных правил орфографии еще не существовало (даже Шекспир записывал свое имя по крайней мере пятью разными способами!), высший класс на самом деле тоже писал слова фонетически – но на основе фонетического произношения, принятого в аристократических кругах, а также словоформ, известных из печатных изданий. Не такая уж и большая разница, несмотря на риторику.

Если вы хотели привести какого-нибудь аристократа в ужас, то в вашем распоряжении была еще парочка словесных бестактностей, связанная скорее даже не с акцентом, а с так называемой гигиеной речи. Заикание и бормотание весьма не приветствовались. Сэр Хью Роудс в предисловии к своей книге манер, предназначенном для родителей, потребовал от них, чтобы за заикание детей строго ругали. Другие писатели были чуть более снисходительны: они советовали страдающим от заикания больше молчать и говорить лишь в случае крайней необходимости, если с проблемой не удается справиться. Но вот бормотанию прощения нет ни в одной книге. Эразм первым сформулировал правило, согласно которому мальчик знатного происхождения должен, «заговорив, не торопить свои речи, не заикаться, не бормотать сквозь зубы, но приучить себя произносить каждое слово разборчиво, четко и от начала до конца». Та же самая, слово в слово, фраза повторялась практически в каждой книге о манерах, которую издавали в Англии в следующие 150 лет. Бормотание однозначно ассоциировалось с представителями низшего класса; джентльмен же должен был говорить ясно, четко, гладко и с постоянной скоростью, в идеале – с акцентом, позаимствованным у лондонцев и из печатных книг; его голос должен быть «сладким», спокойным, не слишком громким, но и не настолько тихим, чтобы его трудно было расслышать. То должен был быть голос власти, голос, который излагает законы и ждет повиновения.

Но вот если вы простой лодочник, который перевозит людей через Темзу, – можно сказать, водный таксист – и обратились к клиенту таким вот голосом высшего класса… о боже, о боже, о боже! Поведение, подобающее вашему месту в жизни, было необходимо для общественного одобрения. Излишняя аристократичность – так же плохо, если не еще хуже, чем аристократичность недостаточная. Священник и поэт Клемент Эллис описывал архетипического «щеголя» («gallant» – этот термин носил весьма неодобрительный характер и указывал на человека, который притворялся, что занимает более высокое положение, чем на самом деле), говорившего совершенно неподобающим голосом: «с напускным обезьянничеством» он «пересыпал свои напускные разглагольствования множеством неуместных словесных экскурсов». Элитная речь предназначалась для элиты; люди скромного происхождения должны говорить проще.

Акцент, конечно же, был не единственным способом разгневать слушателей. Даже самые вежливые или аристократичные фразы можно было растягивать, модифицировать, портить или как-то иначе обыгрывать. Учитывая многочисленные устоявшиеся мнения о том, как должна звучать речь, способов нарушить эти правила тоже набралось довольно много.

Если вам хочется погрузиться в мир «напускного обезьянничества», начните, например, вворачивать к месту и не к месту иностранные фразы. Идеально подойдут бесчисленные латинские эпиграммы, от Quod tibi fieri non vis, alteri ne feceris («Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой») до Frangenti fidem, fides frangatur eidem («Кто предал, того предай»). Вам не обязательно для этого даже знать латынь: коллекции подобных эпиграмм с английским переводом были широко доступны в печати – например, в книге «О поведении юношей» 1661 года издания, где я нашла эти две.

Латынь – это уже хорошо, но если вы добавите к этому и другие языки, будет еще лучше. Если вы скажете что-нибудь по-древнегречески – отлично: это довольно-таки недвусмысленный намек на хорошее образование; пара фраз на французском или итальянском звучат раздражающе культурно и намекают на дипломатические связи; наконец, несколько разрозненных голландских слов дадут понять, что вы еще и торговец неплохой. Если вы будете изъясняться на таком практически бессмысленном смешении языков, ваши слушатели ничего не поймут и разозлятся. Половина подумает, что вы тыкаете их носом в их собственную необразованность, а другая половина придет в ужас от вашего невежества («он же сам не понимает, что несет!»). Ну и в целом ваше хвастовство вызовет легкое отвращение у всех присутствующих.