Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

— Карты и кают-компания, сударь, несовместимы, — назидательно произнёс Рунге.

— Полноте, Иван Иванович, в карты любил перекинуться даже сам великий Фёдор Михайлович Достоевский.

— Достоевский вообще был азартным игроком, — сказал Лебедев. — У него, я слышал, даже пальцы дрожали, когда он брал в руки карты.

— Говорят, существует особая система выигрышей, разработанная им, — Кислюк стремительно заводился, впрочем он также стремительно и гаснул. — Если повнимательнее прочитать его «Игрока», то можно эту систему выявить.

— Тогда почему же Достоевский ни разу в своей жизни не выиграл по-крупному?

— Вопрос везения. Так ему «везло». В кавычках.

— А я вообще не люблю Достоевского, — мрачно заявил Крутов. — Сам ненормальный был человек и писал ненормально.

Лебедев покосился на него, но ничего не сказал.

— Я слышал; что как только он брался за карты — терял разум.

— Не скажите, сударь. — Лебедев отрицательно покачал головой. — Он умел держать себя в руках. Как-то у жены своей он попросил денег на дорогу из Питера в Старую Руссу. Она выслала ему деньги, но при этом написала, что денег нет, ей пришлось заложить своё пальто и что больше закладывать в доме нечего...

— А Достоевскому очень хотелось перекинуться в картишки. — Кислюк не выдержал, коротко хохотнул в кулак и демонстративно поднял стопку — пора, дескать, выпить.

Лебедев тоже поднял свою стопку, аккуратно покрутил её в пальцах.

— Ну, что ж, за нашу с вами общую победу, — тихо, без нажима произнёс он.

— За Россию, — так же тихо, как и командир, добавил старший офицер миноноски Рунге.

Дружно выпили, дружно потянулись вилками и ножами к икре. Кислюк попробовал её первым, восхищённо потряс головой:

— Молодец кок! Сделал самое то, что надо! Отличная икра.

— Я бы на месте Достоевского, получив деньги и вместе с ними такое письмо от жены, очень бы серьёзно задумался бы... — запоздало произнёс Крутов.

— Он и задумался, — сказал Лебедев, — тем более что жена его была беременна — должна была родиться дочь Люба. Достоевский сказал себе, что он негодный, оставляет жену в таком состоянии без пальто. Он очень хотел ребёнка, ждал его. Первый ребёнок у него умер. Деньги он у неё просил, естественно, не на дорогу в Старую Руссу, а на карты — старший артиллерист прав. В общем, Фёдор Михайлович задумался крепко — голова затрещала от напряжения... В результате он совершенно перестал играть. Даже когда к нему приходил брат с детьми и все с шумом усаживались за стол, чтобы переброситься в «подкидного», Достоевский с печальным лицом отходил от шумной компании в сторону и занимался своими делами.

— Ну что ж, — Кислюк снова разлил водку по стопкам, — дурные примеры заразительны. За Достоевского.

Лебедев усмехнулся.

— Точнее, за то, чтобы никогда не постигать дьявольскую суть карточного наваждения. — Он поднял стопку. — Потому-то я противник того, чтобы в кают-компании у нас были карты.

Ленивый спор этот был прерван появлением кока, который, кряхтя, втащил на подносе эмалированную кастрюлю с изображением французского морского флага и надписью «Адмирал Об». Как попала эта кастрюля с французского крейсера на камбуз миноноски, не знал никто — похоже, не знал и Митька Платонов, но кастрюлей он дорожил и следил за ней, как штурман за гидрокомпасом, чистил её, драил — кастрюля у него блистала, словно корабельный прожектор.

Из нутра кастрюли грозным пулемётным стволом торчал черенок черпака.

— Прошу отведать, господа, — натуженным голосом произнёс Митька Платонов, ловко водрузил поднос с кастрюлей на стол. — Марсельский буйабесс со специями и сыром «Грюйер».

Он приподнял крышку кастрюли, и в ноздри сидящим ударил крутой рыбный дух.

— Обычная портовая похлёбка, — неожиданно желчно произнёс Кислюк.

— Только в Марселе она стоит немалых денег, — с улыбкой добавил Рунге, — без штанов можно остаться.

— Запах вполне поморский, — задумчиво произнёс Крутов.

— Господа, прошу иметь в виду, что в Марселе в буйабесс обязательно кладут одну дохлую подвонявшую рыбёшку, она даёт супу этакий... — Митька в поисках нужного слова помотал перед собой ладонью, вялые пальцы кока сложились в молитвенную щепоть, — придаёт, скажем так, гнилой помоечный дух. Это считается у французов м-м-м... цимусом!

— Чем-чем? — не понял Лебедев.

— Цимусом.

— Понятно. Ну что ж, попробуем «цимуса». — Лебедев потянулся к кастрюле. — Может, нам, кок, первую тарелку дать съесть тебе? Если жив останешься, то тогда попробуем и мы, а?