Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

— Тестя вашего генерал-адъютанта Шипова Николая Николаевича я знал очень хорошо, — говорил Плеве Миллеру и отправлял в рот очередной кусок сахара, тот со стуком всаживался в челюсть и откатывался под зубы, словно снаряд; Плеве делал на сахарный кусок нажим и с треском разваливал его. — Хорошо! — по-лошадиному мотал Плеве тяжёлой головой, схлёбывал с мокрых усов пот. — Добрейшей души был человек! — хвалил он отца Таты.

— Да, добрейшей, — соглашался с ним Миллер.

— Авторитет у него был не меньше, чем у министра двора, — добавил Плеве.

— Мне это неведомо. — Голос Миллера сделался сухим.

— А вы, голубчик, как мне сказывали, одно время вообще проходили по гражданскому ведомству?

— Так точно! Через год после окончания Николаевской академии.

Академию Генерального штаба — Николаевскую, предмет вожделения всех без исключения провинциальных офицеров, Миллер окончил в 1892 году, а в 1893 году был уволен с военной службы, как было сказано в приказе, для «определения к штатским делам, с переименованием в коллежские асессоры», — и стал молодой Евгений Миллер после этого обычной «штатской крысой», как с печальной иронией говорил он про себя, а Таточка подтрунивала:

— Выходила я замуж за блестящего гвардейского офицера, а оказалась за обычным гражданским чиновником. — Она прижималась к груди мужа и огорчённо вздыхала: — Эжен...

— Я ещё буду носить погоны, Тата, всё это впереди.

Миллер знал, что говорил: через три года он снова надел офицерский мундир с серебряными аксельбантами, свидетельствующими о принадлежности к Генеральному штабу. Гражданское чиновничье звание было трансформировано в военное, и на плечах у Миллера стали красоваться погоны капитана.

Прошло ещё два года, и Миллер получил назначение на должность-военного атташе в русское посольство в Бельгии и Голландии — два посольства тут были совмещены в одно.

Таточка была счастлива — о такой карьере мужа, на которого неожиданно натянули гражданский сюртук, а значит, понизили, — она даже не мечтала.

Из капитанов Миллер очень скоро переместился в подполковники. Жизнь была прекрасна. Его принимали в высшем свете как своего, он часто выезжал в Париж.

Через три с небольшим года Миллер получил новое назначение — стал русским военным агентом в Риме и несколько месяцев спустя был произведён в полковники.

Семь лет, прожитые в Италии, оставили неизгладимый след — Миллер стал ощущать себя западным человеком. У него даже характер изменился.

Однако надо было возвращаться на родину, отрабатывать воинский ценз, без которого он не имел ни одного шанса стать генералом, какими бы блестящими ни были его успехи.

В течение полутора лет Миллер командовал гусарским полком и одновременно — несколько месяцев — кавалерийской дивизией; в 1909 году — спокойном, полном дачных романов и соловьиного пения, — получил звание генерал-майора. С новым званием Миллера ожидало новое назначение — он возглавил в Генеральном штабе отдел, который руководил всеми военными агентами, находящимися за границей, координировал их действия, а также собирал сведения об армиях могучих государств, независимо от того, как они относились к России; были друзьями либо, наоборот, посматривали на Санкт-Петербург из-под нахмуренных бровей.

Внёс Миллер в сухие служебные отношения Генштаба и новую струю — он часто собирал своих офицеров на общие завтраки, сам первым садился за стол, занимая место «главы семьи»... Эти завтраки, очень весёлые, с подначками и необидными шутками, рождали неформальное отношение в отделе, сближали сотрудников и полюбились всем... Миллер умел быть душой кампании.

Прошёл ещё один год, и генерал-майор Миллер получил новое назначение — стал начальником Николаевского кавалерийского училища. Училищный быт он знал хорошо — сам прошёл через него, случалось, и портупей-юнкеров — взводных командиров — разыгрывал, и верховодил в «цуке» — своеобразной дедовщине, которая водилась в армии во все времена и периодами расцветала пышным цветом. Старшие юнкера — без пяти минут офицеры — всегда любили покататься верхом на первогодках — ничего зазорного в этом не было... При Миллере «цук» расцвёл ещё больше, но ни одна жалоба к отцам-командирам не поступила.

Да и какие могут быть жалобы, если сам начальник училища считал, что катание старших юнкеров верхом на младших — вещь вполне законная? Единственное, о чём просил Миллер, — не галдеть в комнатах, расположенных над его квартирой, не пугать подрастающего сына Николя — младшего в семье, и дочь Софочку.