Ханна Кент - Темная вода

— Господь, на кресте муки принявший! О!

— Тишина! — Полицейский толкнул Нору, и она, охнув, схватилась за деревянные прутья перегородки, чтобы стоять прямо.

Настроение в зале было как перед бурей. Все присмирело, смущенно затихло. Напряжение возросло, когда в зал впустили присяжных, и те с торжественным видом уселись на свои места.

— Не хочу висеть в петле! — бормотала рядом с Нэнс Нора. — Не хочу висеть в петле.

Тишину зала прорезал голос судьи:

— Приняли ли вы решение?

Седовласый присяжный, встав, аккуратно вытер руки о панталоны.

— Да, ваша честь.

— И что вы скажете?

Нэнс закрыла глаза. Представила себе реку, безмятежный разлив ее вод.

И почувствовала, как неудержимо дрожит возле нее Нора.

— Мы, как и вы, ваша честь, согласно считаем, что подозрения оправданны, однако для обвинения Энн Роух и Гоноры Лихи в умышленном убийстве не видим достаточных оснований. Наше решение — невиновны.

Пауза, и затем зал взорвался взволнованным яростным шумом.

Нэнс опустилась на пол — ноги ее подкосились. Она крепко зажмурилась, и шум в этом душном переполненном зале словно отступил, превратившись внезапно в шум дождя, шум летнего ливня, сосновые иголки, в их густой горячий аромат, хруст побуревших листьев дуба под ногами, заросли ольхи, благодатный поток воды, пролившийся из тучи над лесом, в ласковое журчанье стремящихся к реке ручьев.

Нэнс открыла глаза, лишь когда ее подняли, чтобы снять с нее наручники. Моргая на ярком свету, она не сразу различила силуэт Норы — согнутой, рыдающей от счастья и облегчения, а за ней — в наплывающей волне толпы — Мэри, глядящую на них сквозь струящиеся по бледным щекам слезы.

— Мэри! — хрипло вскричала Нэнс. Одно резкое движение, сжатие, и наручники были сняты с ее кистей, и в ощущении внезапной легкости и свободы она протянула обе ладони к плачущей навзрыд девочке: «Мэри!»

Девочка сплюнула на пол.

— Будь ты проклята! — выговорила она. И затем, отвернувшись, скрылась в бурлящей толпе.

МЭРИ СТОЯЛА НА ЗАПРУЖЕННОЙ НАРОДОМ торговой улице Трали, шаря глазами по лицам людей, кружащих вокруг. День выдался жаркий, и в новом платье, купленном на шиллинг вдовы, она вспотела. Старую, пропахшую Михялом одежду она свернула в аккуратный узел, который держала у бедра, стоя прямо как палка, смело, не таясь, встречая взгляды равнодушных или любопытствующих прохожих. Пусть знают, что я ищу работу.

Прямо на дороге разлеглись свиньи с визжащими поросятами в загонах, сооруженных на скорую руку из колышков и веревок. Только что остриженные овцы топтались под присмотром мальчишек и их отца, солидного мужчины в картузе и с самокруткой в зубах. Зеваки потешались, глядя, как женщина гоняется за перепуганной курицей, что вырвалась из соломенной корзинки.

Когда суд только завершился, Мэри сразу узнала у отца Хили дорогу на Аннамор и тотчас пустилась в путь, с сердцем, бьющимся от радостного предчувствия. Она представляла себе удивленные крики, которые услышит, появившись из-за угла, топот по пыльной земле маленьких ножек, когда ее братья и сестры, бросившись к ней, уткнутся ей в ноги, обхватят руками за пояс, поведут показывать только что вылупившихся цыплят, сгребая и поднося к ее глазам пушистую пищащую груду. Ее мама, как всегда хмурая, с морщинами на усталом лице, вздохнет с облегчением, оттого что дочь благополучно вернулась. Она будет рада, что Мэри опять дома и вновь примется за работу. Как она будет теперь работать, как перетрясет старые подстилки, чтоб солома распушилась, как будет чистить клубни картошки, пока они не станут цвета масла, как накормит всех досыта! Картошку они только слегка приварят, чтоб косточками похрустывала, как папа говорил. А потом она прижмет к себе малышей или уложит их спать под бочок похрюкивающей свиньи, и все опять наладится, все будет хорошо.

Она забудет Михяла, забудет этого чужого, странного ребенка, забудет, как, хныча от холода, он тыкался ей в шею, чтоб согреться.

Погруженная в эти мечтания, воображая картины своего возвращения домой, Мэри остановилась попить у придорожного колодца. Рядом спала женщина с изрытым оспой лицом, нищенка. Сначала Мэри подумала, что женщина одна, но на плеск воды под грязным плащом женщины что-то зашевелилось, и оттуда выползла грязная, голая девочка. Светлые волосы были серыми от грязи, она протянула руки к Мэри, терпеливо ожидая от нее подаяния.

С подбородка у Мэри текла вода, а она глядела на девочку, а потом медленно развернула узелок с едой, которую дал ей священник на дорогу: сушеная рыба, краюха черствого хлеба с маслом.