Юлия Андреева - Святы и прокляты

Два года Франциск жил в окрестностях Ассизи, усердно молясь Богу и «леча» старые церкви. И, говорят, влюбился в полуразрушенную часовню Святой Девы, под названием Порциункула. Исцелив и омолодив её, Франциск сплёл для себя шалаш и поселился подле своей возлюбленной.

Грязный, оборванный Франциск бродил по родному городу и собирал объедки. Бывшие соседи отворачивались от него, считая сумасшедшим. Но вдруг к нему присоединился богатый горожанин Бернард де Квинтавалле [89], который, наслушавшись проповедей Франциска, продал своё имущество и раздал деньги бедным; потом стали приходить и другие. Вскоре собралась небольшая компания, называющая себя «ликующими в Господе» или «потешниками Господа». Все вместе они ходили по городам и деревням, призывая к миру и покаянию, с радостью принимали любую милость и время от времени помогали крестьянам обрабатывать землю или делали что-либо по хозяйству, никогда не беря за свою работу деньги, а довольствуясь скромной трапезой.

Франциск умер 3 октября 1226 году, когда Фридрих готовился к своему крестовому походу, а Уголино ди Конти, граф Сеньи, только надеялся стать Папой и тогда уже поклялся сделать всё возможное для того, чтобы память о Франциске никогда не угасала, ведь философия Франциска сделалась отрадой для сотен и тысяч последователей. Вот можно ли, милостивая государыня, назвать человека с такими помыслами нехорошим? Вряд ли...

Когда друзья покидали комнату уснувшей с улыбкой на устах Анны, старый оруженосец ещё долго рассказывал о Франциске, явившемся на приём к его святейшеству в Рим, и как Папа в своей гордыне не пожелал принять и понять грязного нищего, за которым шла вонючая толпа его последователей. Потом говорили о якобы дивных снах, мучавших понтифика каждую ночь не переставая. То он видел гигантского монаха, подпирающего падающий собор, то сам был гигантом, а Франциск уменьшался до крошечного зёрнышка, а потом это самое зёрнышко прорастало под ногами, превращаясь в стройную пальму, зелёная верхушка которой терялась в небесах.

— Прибывший в Рим Франциск был такой грязный, словно всю дорогу ночевал исключительно в придорожных канавах, — сияя как медный таз, рассказывал Вольфганг Франц. — И разумеется всё то же можно было сказать о явившейся с ним толпе. Папой в то время был изысканный, утончённый и чтивший себя выше Бога Иннокентий III. Увидав в сияющем драгоценным убранством приёмном зале это немытое «Stupor munch» [90]— с грязными босыми ногами, чёрными ногтями, вшивыми волосами и превратившимися в мочалки бородами, Иннокентий незатейливо послал просителей к свиньям, что они, смиренно поклонившись, немедленно и исполнили. А именно, добрались до первого попавшегося свинарника и, извалявшись в навозе, явились на приём во второй раз.

Папа тут же пожалел о своём неосмотрительном приказе и постарался прочитать предъявленный ему устав нового монашеского ордена, который те принесли ему на утверждение. Что там читать? Лишь пробежавшись глазами по листам, исписанным цитатами из Евангелия, он подписал просимое и с удовольствием вымыл руки...

Весело поднимались кружки, за святого Франциска, за императора Фридриха, за прекрасных дам, ну и... за свиней... Отличного молодого кабанчика привезли на кухню ещё с вечера, и теперь друзья предвкушали завтрашний обед.

Уложили «царевну» с почестями почивать, а на утро Анна фон Уршперг проснулась, забыв о том, что была царевной. То есть она помнила свою прабабку Анну Комнину, которой всегда восхищалась и на которую мечтала быть похожей, но то, что сама когда-либо называлась этим именем?

Немного опечаленный столь несвоевременной метаморфозой, граф Гансало Манупелло только и мог, что сокрушаться об утраченных возможностях, но, с другой стороны, никто не утверждал, что если снова погрузить девочку в транс, она не превратится в принцессу Византии.

Сразу после молитвы в замковой церкви и завтрака Анна явилась в Гобеленовый зал, заняв обычное место.

— Настало время императору позаботиться о своей душе или, если быть точным, о своём отлучении от Церкви, — начал Фогельвейде, — Так как на любую область, где он задерживался более чем на неделю, церковники накладывали интердикт, а с таким благоприобретением недалеко до мятежа — с поджогами, камнями, мотыгами и вилами.

Фридрих понимал, что ему придётся заплатить за право вновь вернуться в лоно Церкви, но он не был готов покупать прощение любой ценой. Вести переговоры пришлось самым опытным в таких делах Герману фон Зальца и Томасу фон Капуа.