Том Холт - Козлопеснь

Он был изрядно потрясен видом крупного голого незнакомца, стоящего посреди его дома и, вероятно, позволил себе несколько весьма крепких выражений. Но скиф быстро соображал, а о набожности Эвергета знал от Миррины. Поэтому он выпрямился в полный рост (среди скифов много высоких, а этот скиф был выше большинства своих соплеменников), сурово нахмурился и заорал:

— Как смеешь ты врываться сюда вот так?

Эвергета это озадачился, и на секунду он даже подумал, что ошибся дверью. Однако вид собственной жены, стоящей рядом с незнакомцем, пытаясь застегнуть брошь, подсказал ему, что все-таки не ошибся.

— Мне это нравится, — сказал он. — Ты кем себя вообразил — богом всемогущим?

Скиф как раз лихорадочно подыскивал нужные слова, и вопрос антагониста пришелся ему как нельзя кстати.

— Да, — ответил он.

Эвергет моргнул.

— Что ты сказал? — спросил он.

— Ты настолько же слеп, насколько нечестив? — сказал скиф. — Ты не видишь, что я — Зевс?

Эвергету понадобилось какое-то время, чтобы переварить эту мысль, но затем он поверил в нее всей душой. В конце концов, согласно легендам Зевс только и делает, что запрыгивает в постели к смертным, с результатами в виде Сарпедона, Персея и славного Геракла. Эвергет, человек наивный и доверчивый, был гораздо больше готов поверить в то, что его благочестивая жизнь была вознаграждена визитом Великого Прелюбодея, чем в то, что жена завела любовника. Промедлив примерно одну семьдесят пятую секунды, он рухнул на колени, охваченный религиозным трепетом.

Миррина была девочкой сообразительной и поняла, что это выгодное положение не продлится долго. В конце концов, Бог должен быть способен творить чудеса — например, наполнить комнату цветами или заставить источник забить из пола — и он никак не мог просто накинуть тунику и плащ и выйти вон. Тут она вспомнила о флаконе духов. Пока ее муж истово молился скифу, она зашла ему за спину и изо всех сил треснула его по башке этим кувшинчиком. Эвергет, разумеется, погас, как лампа на ветру, а скиф схватил одежки и был таков. Несколько минут спустя Эвергет очнулся и сел, сжимая голову и постанывая. Все лицо его было покрыто кровью, смешанной с дорогими сирийскими духами, и он был совершенно дезориентирован.

— Что произошло? — спросил он.

— Идиот, — отвечала жена. — Тебя же ударила молния.

— Молния? — переспросил Эвергет. И все вспомнил. — Значит, бог и в самом деле был здесь?

— Был, — ответила Миррина. — И ты оскорбил его, так что он поразил тебя молнией. Я была в ужасе.

Эвергет глубоко вздохнул и, разумеется, учуял духи.

— Что это за странный запах? — спросил он.

— В твоем доме побывал бог, а ты задаешь такие вопросы? — ответила Миррина.

Тотчас же Эвергет поковылял готовиться к жертвоприношению, а потом до самой смерти клялся, что видел бога. И когда девять месяцев спустя его жена принесла сына, не было более гордого мужа во всех Афинах. Он назвал сына Диогеном (что означает Сын Зевса) и распорядился написать на стене внутренней комнаты фреску с Ледой и Лебедем, причем Леда выглядела в точности, как Миррина. К несчастью, удар по голове не прошел даром и довольно скоро Эвергет скончался, но это было, возможно, к добру; сын его оказался совсем не подобен Зевсу, удача покинула семью, потомки Диогена к тому моменту, когда я свел знакомство с одним из них, скатились до положения гребцов и присяжных. Так или иначе, но остатки святилища, который в память о том событии Эвергет возвел на своей земле недалеко от Паленны, можно видеть и по сей день; во времена моего детства это маленький храм считался местной достопримечательностью. Несколько лет спустя, однако, крышу с него сорвало штормом, а люди потихоньку растаскали стены на починку амбаров и заборов, так что к настоящему моменту уцелели только освященная ограда и собственно алтарь.

Я знаю, есть такие люди, которым никакая история или поэма не в радость, если им не сказать, как выглядит герой. Думаю, это из-за недостатка воображения, поощрять каковой не следует; я, однако, могу их отчасти понять, поскольку сам был не чужд этого порока в детстве, когда посещал достойное презрения заведение, именуемое Школой Стратокла.

Целью существования этой организации было обучение потомков благородных фамилий декламации Гомера; в те дни царило всеобщее убеждение, что единственным навыком, который необходимо передать юноше перед тем, как он шагнет во внешний мир — это умение декламировать «Илиаду » и «Одиссею » наизусть, как те жалкие старикашки, которые зарабатывают этим на жизнь на ярмарках; имея намерения сделаться эстетом и литератором я никоим образом не мог с этим смириться. Для начала я не любил Гомера (я знаю, что говорить подобное — все равно как утверждать, что не любишь солнечный свет, но что поделаешь), а в том возрасте терпения на неприятные вещи у меня было гораздо меньше, чем нынче. Тем не менее, наставники в Школе Стратокла были, как на подбор, крупнее меня (полагаю, это единственное качество, на которое Стратокл обращал внимание при покупке рабов), а посему мне пришлось измысливать разные способы скармливать своему уму бесконечные тяжеловесные пассажи гекзаметром. Постепенно я пришел к идее персонификации каждого из протагонистов эпоса, сопоставляя их со своими знакомыми; таким образом я мог воображать известных мне личностей совершающими и изрекающими разные абсурдные вещи, обычные для героической эпохи — и тем существенно упростить свою задачу.