Том Холт - Козлопеснь

— Полагаю, нет.

— Именно! — сказал Сократ, ухмыляясь. — Может быть, там был кролик, может быть, там была вероника, но это лицо, глядя прямо на них, неспособно их узнать, и потому чистосердечно заявляет перед лицом присяжных, что не видело ни кролика, ни вероники. Присяжные, в свою очередь, решают, что ответчик, заявлявший о наличии в том месте кролика или вероники — лжец, теряют веру в его показания и приговаривают его к смерти. Однако если бы невежественному свидетелю было отказано в праве давать показания, ответчику, может быть, и не удалось подкрепить его заявление показаниями третьих лиц, но по крайней мере его собственные слова не были бы подвергнуты сомнению. Я прав?

— Совершенно прав, да.

— А теперь предположим, что ты предстал перед судом, и твоя защита зиждется на том, что тогда-то и тогда-то случилась гроза. И представь себе, что хотя помимо тебя самого никто и не попал под эту грозу и не промок до нитки, ты припоминаешь, что твой сосед ушел домой на час раньше тебя и должен был видеть собирающиеся тучи. Разве не стал бы ты ожидать, что он скажет, что за час до упомянутого тобой дождя дело действительно шло к дождю, придав твоим показаниям дополнительный вес?

— Почти наверняка.

— Но предположим, что этот твой сосед провел всю свою жизнь в одной из тех стран к югу от земель эфиопов, где дождей не бывает, и потому неспособен установить связь между черными тучами и дождем. Будет ли от его показаний хоть какая-то польза для тебя? Или, напротив, он окажется опасным для тебя свидетелем, вроде того, что неспособен узнать кролика или веронику?

— Конечно, это был бы опасный свидетель.

— Итак, мы согласились с тем, что заблуждающийся свидетель хуже отсутствия свидетеля?

— В самом деле, это невозможно отрицать.

— А с тем, что свидетель, не обладающий знаниями или опытом, с большой вероятностью будет заблуждающимся свидетелем, даже желай он говорить только правду?

— И это тоже совершенно очевидно.

— И разве мы не заметили, — сказал Сократ, снова откидываясь назад, — в самом начале нашей дискуссии, что главное отличие между мужчинами и женщинами заключается в том, что мужчины странствуют по внешнему миру, а женщины остаются дома, а посему первые обладают знаниями и опытом, которых последние силой обстоятельств лишены? И разве неправда, что вещи, требующие в суде подтверждения показаниями свидетелей, не являются как раз теми, что имеют место во внешнем мире, где мужчины ведут дела и взаимодействуют друг с другом? Те самые вещи, знаний о которых женщины лишены, и, вместе с таковыми, способности о них свидетельствовать?

— Естественно, — ответил я.

— Значит, ты согласишься теперь, что только мужчины могут давать показания в судах, женщины же должны быть лишены этого права?

— Согласен.

— Осознаешь ли ты, — сказал Сократ, — что все, что я сейчас сказал — полнейшая чепуха?

— Да, Сократ.

— И тем не менее ты вынужден согласиться?

— Да, Сократ.

— Это потому, что я говорил так быстро и так гладко, с таким умным видом и так авторитетно, что ты не осмеливался меня прервать. И к тому моменту, как ты понял, что я горожу ахинею, было слишком поздно возражать, не выставив себя человеком мелким и попросту глупым.

— Именно так.

— Ну что ж, Эвполид, друг мой, — сказал сын Софрониска, поднимаясь на ноги и с намеком отряхивая пыль с задницы, — это и есть единственный способ победить в суде в этом городе. Обладая умением очаровывать речами и ослеплять идеями, можно не бояться ничего. Будучи лишенным этого умения, тебе придется признать, что ничто, за вычетом божественного вмешательства, не сможет спасти тебя от смерти, и поделом тебе — нечего было оскорблять компетентных экспертов — например, меня. Да только я бы не стал помогать тебе, даже если бы ты посулил мне все золото царя Гига — после всего того, что ты наговорил обо мне в свои так называемых комедиях — и рискну предположить, что ни один философ не протянул бы тебе руку помощи. Удачи, Эвполид, она тебе понадобится.

— И тебе того же, — сказал я. — Увидимся.

— Сомневаюсь в этом, — бросил Сократ через плечо и с довольным видом поспешил вдоль по улице.

— До чего же все-таки неприятный человек, — сказала Федра. — Рано или поздно он плохо кончит.

— Надеюсь, — сказал я. — Но он, по крайней мере, не дал мне заснуть, чем вы оба похвастаться не можете.

— Не знаю, чем вы недовольны, — вмешался Леагор, который слушал дебаты с неослабевающим вниманием. — По мне так он говорил совершенно разумные вещи.