Александр Донских - Отец и мать [litres]

Екатерина едва разжала губы и выговорить смогла не сразу:

– Сестра… Маша… там, на северах…

И в неопределённом направлении зачем-то отмахнула насилу приподнятой с колена ладонью, словно бы на самом деле желая отчего-то отмахнуться. Женщины впервые видели её растерянной, беспомощной, убитой.

– Что, что с сестрой?! – всполошились и тесно обступили они свою любимицу Екатерину, и казалось, что все они готовы были встать на её защиту, оказать ей всяческое содействие.

– Нет её.

Она не смогла произнести слова «умерла». Да и не верила ещё, как надо бы, возможно, поверить, что Марии, сестры её, самого родного после матери человека, уже нет на свете.

Кто-то присел перед ней на корточки, кто-то взял её за руку, кто-то погладил по спине и голове. Веселушка Вика крепилась, крепилась, но всхлипнула, и женщины дружно вслед уткнулись в носовые платки. Всем стало неспокойно, тревожно: если их боголюбивую, смиренную, ангельскую Екатерину ударил рок, и уже не раз, то что же ждать им, грешным безбожницам, злоязычницам? И эта её внезапная и конечно же жалкая, ужасная причёска, отсутствие косы, к которой привыкли, которой любовались, о которой не без гордости рассказывали своим знакомым, – что это, как это понять?

– Катя, ты поплачь, родная, – сказала старушка Мария Васильевна, – глядишь, полегчает маленько, а то сама не своя: окостенела вся, бледная.

– Ком в груди застрял, Мария Васильевна, – отозвалась Екатерина, – даже воздуха не хватает.

– Понимаю: горе навалилось камнем и душу твою прижало, – ни пикнуть. Я когда Сергуньку, сыночка, потеряла, так только лишь над могилой разрыдалась, а то все дни мёртвой жила.

Заведующая учащённо мяла ухоженные пальцы с длинными острыми ногтями под лаком, едва сдерживаясь, чтобы тоже не погладить свою славную сотрудницу, а то и не всплакнуть со всеми.

Столь разные люди в каком-то едином нравственном порыве сплотились вокруг Екатерины. Они её уважали, они её любили, они к ней тянулись. Первой, к кому они шли здесь, на работе, за утешением, словами поддержки, да чтобы просто поплакаться по-бабьи, была Екатерина. Общаясь с ней, они не столько ждали от неё каких-нибудь слов, разъяснений, сколько важно было заглянуть в светлую ночь её необыкновенных, лучащихся глаз, потрогать, погладить её изумительную, ныне невозможную в окружающей жизни косу, встретить её тихую, но всегда несколько насмешливую, а потому бодрящую собеседника, улыбку. Они, кажется, более, чем любили её, и более, чем уважали.

Как могла, но не желая говорить всего, что пало бы тенью на память о Марии, Екатерина объяснила, чтó случилось с сестрой. Женщины поохали, повздыхали, хотели тотчас пустить по кругу подписной лист, однако она решительно пресекла их почин, и они мало-помалу, с неохотой разошлись по своим рабочим местам.

Она написала заявление о краткосрочном отпуске и отбыла ближайшей передачей до Тайтурки, а там привычно попуткой – к Переяславке.

Всю дорогу под скрежет и стук металла её томило противоречивое состояние – чувство горечи, но и чувство надежды. Минутами ей казалось, что сердцу, которое эти два чувства тянули на разрыв, не выдержать. Ни молитвы, ни прекрасные, жёлто и красно горящие предосенние лики лесов и еланей из окна вагона, ни небо синее и высокое, ни задорные песни под гитару молодёжной компании, ехавшей в дальний район на обязательные для студентов полевые работы, не расслабляли и не тешили её душу.

Когда сошла из грузовика на шоссе, по старинке называвшегося Московским трактом, уже подступали сумерки, набредал из распадков правобережья знобкий воздух и седоволосый туман, и внизу переяславской долины и всего пойма смутно и серо мрела родная деревня и Ангара. Неясной, какой-то детской наивной тревогой и тоской наполнялась грудь и ворохом слеплялись в голове в какие-то мысли слова: а вдруг там внизу уже ничего нет – ни реки, ни деревни, ни дома родного, ни мамы, ни – его , мальчика Коли?

Нет, нет, глупости! Река и деревня конечно же на месте, но – он ?

Боже, о чём она, грешница окаянная, смеет думать! Как дерзает мечтать, когда Маша, сестра её единственная, умерла!

Однако Екатерина уже не могла не думать о своей надежде.

Под уклон хребта горбились по всхолмиям и оврагам колеи напрочь разбитой после недавних дождей дороги, по которой вывозили из колхоза на районные элеваторы и склады урожай, и Екатерина в неумолимо нагущавшихся сумерках, отчаянно широким и отчаянно скорым шагом ступая, перебежками пошла по ней, неясно видя и саму дорогу, и что там дальше, внизу.