Михаил Соловьев - У Дона Великого

Ужас пережитого постепенно сменялся оживленным успокоением и несколько повышенной веселостью. Один молодой крестьянин с серьезным видом, но с ехидцей в голосе, вызвавшей смех окружающих, допрашивал отца Алены:

— Дядя Аким, а ежели б ты махнул своим цепом, то враз бы побил всех супостатов али одного оставил бы на развод?

Ерема сразу узнал по цветастому платку Алену, и у него отлегло от сердца. Она в это время возилась около своего спасителя Ахмата, перевязывая ему голову белой чистой тряпкой. Он был живой, но без сознания. Ерема взялся ей помогать. Подошел и друг детства Еремы русоголовый Гридя Хрулец. На запястьях у него остались синеватые следы от аркана: враги схватили его сонного прямо на сеновале и крепко прикрутили к повозке. Он до сих пор не мог опомниться от грозившей ему неволи. Вместе они начали хлопотать около раненого Ахмата, слушая сбивчивый рассказ Алены о том, как «сей басурманин» кинулся на ее защиту.

Дмитрий Иванович со своей свитой подъехал к крестьянам и поздоровался.

— Здравствуй, батюшка наш, княже, — вразнобой отвечали крестьяне с низкими поклонами.

Отец Алены выдвинулся вперед и еще раз поклонился, коснувшись земли тыльной стороной руки.

— Спасибо тебе, великий князь наш. Кабы не ты, пропасть бы нам и добру нашему… Спасибо!

— На то я и князь, чтоб не допускать разорение земли русской, — просто ответил Дмитрий Иванович и вдруг заметил, как Ерема и Гридя вместе с Аленой укладывают Ахмата на повозку.

Князь легко, едва опершись ногой на стремя, соскочил с лошади и подошел к повозке. Спросил строго:

— Кто посек?

— Ордынцы, — тихо ответила Алена.

— Ордынцы? — переспросил Дмитрий Иванович и наклонил ухо к груди Ахмата. — Михалыч! — позвал он Боброка. — Свои посекли, знать неспроста. Отходить бы надо басурманина…

— Княже, отдай мне полоняника, — произнес отец Алены. — Отхожу, коли надобен. Челом бью…

— Добро, старче, — согласился князь, и только тут его взгляд задержался на цветастом платке Алены, рядом с которой, сияя, как новый алтын, стоял Ерема. Князь все понял и усмехнулся: — Алена?

— Дочка, — с гордостью ответил старик и добавил: — Она у меня за хозяйку…

— Хороша у тебя девка, старик! — воскликнул Владимир Андреевич и молодцевато вспушил усы. — Такую и в княжеские хоромы взять лестно…

— А и в самом деле, — с улыбкой подхватил шутку Дмитрий Иванович. — Ить краса-девица… Хочешь на Москве в моем дворе жить?

Алена, вконец смущенная, спряталась за спину отца. Ерема похолодел, ревниво поглядывая на князей. Что они — шутят или вправду собрались забрать Алену на Москву в княжеские хоромы? Гридя слегка толкнул Ерему в плечо, тихо прошептал:

— Все, Еремка, прощайся теперь со своей невестой. Заберут на княжеский двор — поминай как звали…

— Ты, Гридька! — сжал кулаки Ерема и с таким видом повернулся к своему другу, что тот сразу осекся и поспешно отодвинулся в сторону, пробормотав:

— Тю, дьявол пучеглазый! За свою Алену готов даже отца родного пришибить.

Отец Алены с новым поклоном обратился к Дмитрию Ивановичу:

— Коли не побрезгуешь, княже, зайди в мою избу, отведай чего бог послал. И вы, князья и бояре, не откажите…

Князь снял шлем, передал его отроку и сказал с легкой улыбкой:

— Ну как, други, отведаем селянских щец?

— В жару горячие щи в пот вгоняют. Нам бы кваску холодненького, — проговорил Владимир Андреевич, почмокивая губами.

— И квасок есть, как же! — обрадовался отец Алены. — В погребе прохлаждается… Страсть как шипуч! На ржаной корке настоян.

Но не успел князь сделать и шагу, как перед ним, оттолкнув старика, встал Вельяминов и отвесил поклон чуть не до земли:

— Допрежь в мои хоромы, княже, пожалуй. Тут недалече, за леском. Не обесчесть боярина перед смердом.

Дмитрий Иванович смерил взглядом Вельяминова и повернулся к Акиму:

— Веди, старче…

Вельяминов побледнел от злости и обиды. Он быстро заступил князю путь.

— Не вели казнить, княже, вели слово молвить, — сдавленным голосом проговорил он.

Князь помрачнел, исподлобья взглянул на Вельяминова и обратился к Акиму:

— Вы идите, старче, а мы тут управимся и будем за вами.

Вместе с Акимом крестьяне двинулись к деревне вслед за повозкой, на которой Алена, Ерема и Гридя увозили раненого Ахмата.

Дмитрий Иванович постоял немного, а затем крутнулся к Вельяминову, резко и громко спросил:

— Ну?! Опять в тысяцкие на Москву проситься станешь?

— Не гневись, княже, — униженно произнес Вельяминов. — Слезно бью челом. Кинь обиду, смени гнев на милость, пожалуй в тысяцкие. После родителя моего, царство ему небесное, мне в тысяцких ходить положено… Я старший сын у батюшки, наследник его… Верой и правдой служить стану.