Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

— Познаю мудрость твоих советов, но как мне взяться за это великое дело? Знаю, что есть много недостойных судей и вельмож. Избрать новых — надобно отставить старых, а это произведет ропот и будет походить на то, будто я не уважаю воли и выбора моего родителя.

— Роптать будут одни злые, а ропот злых есть похвальная песнь царю. Не вдруг надобно приниматься за дело, но постепенно. Начни с самых ненавистных народу.

— Кого же ты почитаешь более ненавистным?

— Государь, прости смелости моей: свойственников рода твоего — Годуновых!

— Помилуй, Петр Федорович! — воскликнул царь, всплеснув руками, — осуждая на опалу род мой, я произнесу приговор противу самого себя. Это невозможно!

— Государь! у царя нет родни, а все — слуги его. Он превыше всего земного: пред лицом его нет ни первого, ни последнего.

— Я не могу подвергнуть опале моего рода! — повторил Феодор.

— Не подвергай опале, но удали некоторых из них от дел, — сказала царица. — Прежде всего надобно помышлять о благе неродном, и если для этого надобны жертвы, избери ненавистных, неправосудных.

— Некоторых… согласен! — сказал Царь, потупив взоры.

— Чтоб не противиться воле твоей, государь, отступаюсь от моего совета и все предоставляю времени. Но прошу тебя, для блага рода твоего, удали от всех дел боярина Семена Никитича Годунова. Сердце его ожесте, аки камень, стоит же аки наковальня неподвижна [306]. Об нем поистине можно сказать, что воспел царь-пророк в псалме: «Люди твоя усмириша, и достояние твое озлобиша. Вдовицу и сира умориша, и пришельца убиша» [307]. Удаление Семена Годунова будет пир для народа, и все в радости воскликнут: «Господи, силою Твоею возвеселится царь!»

— На это согласен и с радостью исполню дело, угодное тебе, Петр Федорович. Я просил еще родителя моего отставить от дел этого ненавистного человека. Радость его — плач народный, пища — слезы и кровь, забава — угнетение! Да не является он никогда пред царские мои очи и да не узрит никогда светлого моего престола. — В это время истопник дворцовый тихо постучался у дверей. — Узнай, Петр Федорович, что там такое? — сказал царь.

Басманов вышел и чрез несколько времени возвратился с бумагою.

— Гонец от войска, — сказал боярин и подал письмо государю. Царь стал читать, и вдруг краска заиграла на его лице, глаза воссияли радостью.

— Федор Шереметев поймал в Ельце Гришку Отрепьева и прислал ко мне окованного в цепях. Он здесь, на дворе! — сказал Федор.

— Как, он пойман? — воскликнул Басманов.

— Слава Богу, слава Богу! — сказала царица, крестясь.

— Ах, Боже мой! я боюсь смертельно: не козни ли это чародея? Уйду, страшно! — воскликнула царевна Ксения.

— Не бойся, сестрица, — примолвил царь. — Сам Бог предает нам в руки нашего злодея. Слава Богу, слава Богу! Ах, как жаль, что родитель мой не дожил до этого!

— Если б злодея поймали при его жизни, то, верно, с ним не приключилась бы и лютая болезнь, — сказала царица. — Он погиб от расстриги! Сердце-вещун говорит мне это.

— Теперь все узнаем, — сказал царь. — Петр Федорович! Вели сей час привести злодея в нижнюю палату: мы сами его допросим. Не надобно разглашать этой вести, пока мы не поговорим с пленником. Пристава, который привез его, также задержи во дворце.

Царь Феодор сидел на скамье в нижней палате, а возле него стоял Басманов с мечом при бедре, с ножом в золотых ножнах за поясом. Дверь отворилась, и два воина ввели чернеца, окованного тяжкою цепью по рукам и по ногам. Волосы его были всклочены, впалые глаза и бледное лицо обнаруживали утруждение и бессонницу; одежда покрыта была пылью и грязью. От слабости и усталости он едва держался на ногах. Чернец поклонился государю, а воины вышли за двери.

— Ты Гришка Отрепьев, назвавшийся Димитрием-царевичем? — спросил царь.

— Нет, — отвечал чернец. Царь значительно посмотрел на Басманова, который сказал ему тихо:

— Это другое лицо! Те, которые видели самозванца, описывают его иначе.

— В грамоте Шереметева ты назван Гришкою Отрепьевым, — возразил царь.

— Это ошибка, которую я объяснил на месте, но мне не внимали, — отвечал чернец.

— Кто ж ты таков? — спросил царь.

— Я чернец Чудова монастыря Леонид из рода Криницыных.

Царь печально опустил голову на грудь, потом жалостно посмотрел на Басманова.

— Из розыскного дела я помню, что ты бежал из Москвы с Гришкою во время посольства Льва Сапеги, — сказал Басманов.

— Так точно: я ушел из Москвы с Димитрием-царевичем, который в то время принял на себя название Григорья Отрепьева.