Владимир Положенцев - Белая Бестия

Генерал Марков был как всегда в своей белой высокой, не пропорциональной голове, папахе, с аккуратно подстриженной бородкой. В глазах — не гаснущий героический, веселый блеск. Да он и был героем. Именно Марков в начале апреля спас у станицы Медведовской отступающую после неудачного штурма Екатеринодара Добровольческую армию от полного разгрома. В войсках его прозвали «Ангел-хранитель». И он этим очень гордился. Теперь в его дивизию вошли не только Первый Офицерский и Первый Кубанский стрелковый полки, но и инженерная рота саперов и батарея легкой артиллерии. Впрочем, после Первого, Ледяного, как принято теперь было говорить, похода стало ясно, что пушки нужно равномерно распределять по всем дивизиям, а не как раньше держать в одной. И теперь ими располагали полки Боровского, Дроздовского, Покровского и Эрдели.

Антон Иванович Деникин был близким другом Маркова, поэтому укоризненные слова командующего тот воспринимал спокойно.

«Извини, Антон, не доглядел за своими орлами», — ответил Марков, положив на стол с картами драгоценную папаху. Он редко носил положенную по уставу фуражку с белой тульей и черным околышем. К середине мая, стараниями генерала Алексеева, все бойцы Добровольческой армии оделись в форму в зависимости от принадлежности к дивизиям. У дроздовцев были малиново-белые фуражки и такие же малиновые погоны с черно-белым кантом. У алексеевцев преобладали бело-синие цвета. У всех на погонах начальная буква фамилии командира, а на левом рукаве — шевроны из цветов русского флага, углом вниз.

«Красные концентрируются у Тихорецкой, Торговой, Белой Глины и Екатеринодара. Немцы подошли к берегу Еи, — говорил Марков. — Может, прав атаман Краснов, и нужно наступать на Царицын, там оружие и боеприпасы». «Мы сейчас обсуждаем иную темы, Сергей Леонидович, — поморщился Деникин. Всех подчиненных офицеров он называл по имени-отчеству, несмотря на личные отношения и симпатии. Его же только Марков позволял себе называть по имени и на «ты». — Наша обязанность неукоснительно соблюдать все законы и уложения, которые сами же пишем. Иначе грош нам цена».

«Да пойми, дружище, ну как мои люди могут начать вдруг гуманно относиться к большевикам, когда каждый день находят пленных добровольцев со вспоротыми животами и отрезанными ушами. И мирных казаков, которые не хотят отдавать комиссарам хлеб даром, красные режут, как скот. Мы платим крестьянам за пуд по 15 рублей, а большевики просто их грабят. В прошлую субботу за Пухляковской откопали пятнадцать казаков, шедших к нам записываться в добровольцы. Их большевики зарыли в землю живьем. Половину удалось, слава богу, спасти, мы вовремя подоспели. Ну и как мне остановить своих бойцов?»

«Мы не должны уподобляться этим двуногим зверям, господин генерал, как вы не понимаете! — разнервничался Деникин. — Считаю нужным указать вам на необходимость тщательного соблюдения указаний командования Добровольческой армии. Извольте исполнять».

«Слушаюсь, ваше высокопревосходительство».

В штабе, где шла беседа, повисла тишина. Оба генерала переваривали слова друг друга. И вдруг оба рассмеялись официальному тону, на который перешел их разговор.

«Я разберусь, Антон, с офицерами, — сказал наконец Марков. — Что там положено по Уложению? Несколько месяцев тюрьмы или штраф. Вот и оштрафую их… рублей на 200. Всех. Думаю, больше расстрелянные большевики не стоят. Кстати, среди них было несколько инородцев-китайцев и азиатцев. Обычное теперь дело в рядах большевиков. Трубу вон в штабе пробили. Ишь, ветер завывает. А могли бы бомбу прямо в окно тебе положить, как в свое время Корнилову. Ты нам, Антон, дорог не менее Лавра Георгиевича. Без тебя и армии не будет».

«Не люблю лести, Сергей Леонидович, знаешь ведь. Наше великое дело держится не на личности, а на святой идее свободы».

И вдруг где-то рядом заиграл «Интернационал». Советский гимн врывался в комнату хаты и, казалось, наполнял все её углы ядовитыми миазмами. Генералы переглянулись, выглянули в окно.

У сарая соседнего куреня на кривоногом столе стоял патефон. Его ручку накручивал солдат в потертой шинели, в старых, ещё царских погонах. Видно, из свежего пополнения. Рядом топтались, дымили союзническими сигаретами и махоркой марковцы с дроздовцами, гоготали. К толпе подошли алексеевцы — подпоручик и прапорщик. Тоже рассмеялись.

«Гениальный все же композитор, этот Пьер Дегейтер, — сказал Деникин. — И слова хорошие. Знал бы поэт Коц какому варварству они послужат. Все революции начинаются с благих намерений, а заканчиваются апокалипсисом».