Константин Шильдкрет - Крылья холопа

Пока монашек обдумывал, как ему быть, Никешка не переставал молить:

— С тобой… Вместе хочу… Выпроси меня…

И Никодим в конце концов сдался.

— Ладно, — согласился он. — Буду челом бить боярину.

Однако внучек угомонился лишь после того, как нареченный дед подкрепил обещание клятвенно, перед образом.

На другой день Никодим отправился в боярские хоромы и выпросил Никешку себе в помощники. Мальчонке было дозволено временно «помещицкое дело не делать», а ходить в иконописных учениках.

Мальчик души не чаял в учителе и прислуживал ему с большим рвением и успехом. Никодим в свою очередь не мог нарадоваться на ученика. Мало-помалу Никешка начал почти самостоятельно разбираться в красках. Только трудно было ему научиться так их смешивать, чтобы получался нужный оттенок. Зато весьма ловок он был в резьбе по дереву. Но к иконостасу, сколько ни молил об этом внучек, дед не допускал его. Никешка вздумал было хитростью взять — прикинулся обиженным, но иконник не поддался обману.

— Ты одно знай, — сказал он как-то, — одно помни: не надо спешить. Я, братику мой, годков с десять ходил в учениках у Дионисия, царство ему небесное… А и после того, в Ферапонтовом монастыре… Далеко обитель стоит — в Белозерье… А и тогда почитай что ни-ни… Одно делал — споручествовал. Этак уже годков через шесть, вот когда только Дионисий, вечная память, благословил…

Кому другому Никешка может и не поверил бы, — но разве монашек скажет неправду? Нет, уж лучше терпеливо ждать. Тем более что старик обещал ему вскоре разрешить «учинить по собственному разумению» резьбу на покатом верхе старого аналоя.

Изредка в храм заходил сам Ряполовский. Он внимательно осматривал работу и каждый раз оставался крайне доволен. Одно лишь беспокоило его — медлительность Никодима. Но тут уж ничего не поделаешь. Попробуй, приневоль такого, небось сразу богу душу отдаст.

Иконник догадывался, чем огорчается боярин, и однажды, едва тот покинул церковку, скорбно завздыхал.

— Ты чего, дедушка? — всполошился мальчик. — Или неможется?

— Вроде бы держусь… Спасибо, внучек, держусь.

— Держишься, а вздыхаешь?

— То по-другому… То тебя касаемо, голубок… Опасаюсь я вот чего…

Никешка не понял, что хочет этим сказать монашек, и произнес как бы в оправдание:

— Я, дедушка, сдюжу… Еще годок-другой — и какую хочешь тень из красок составлю.

— То-то «годок-другой»… Доживу ли? Жаль без наследника… Ты лобастый… Дар у тебя… Ты мой наследник…

С того дня Никодим еще тщательней, еще любовней и строже, чем раньше, занялся обучением мальчика.

А Никешка словно того и ждал. Понатаскал из леса в избушку иконника целую гору сучков, лубка и бересты и при свете лучины часто трудился до глубокой ночи.

Весь затейливый узор на древесных лоскутах, все многокрасочные изображения на них чего-то схожего с животными, все вырезанное, выточенное, выдолбленное из сучков складывалось в особый коробок и хранилось там от воскресенья до воскресенья.

Еще праздничное утро чуть брезжило, еще к службе не благовестили, а изба монашка уже сплошь бывала облеплена деревенской детворой. Визг, гомон, смех будили Никодима и Никешку. Но ни старый, ни малый никогда не сердились на шумливых нарушителей их покоя.

Ополоснувшись водою из ковша, монашек первый выходил за дверь, истово крестился сам, двумя перстами благословлял ребят и, покряхтывая, направлялся к церковной сторожке. Никешка тем временем сосредоточенно раскладывал на лавке и на столе изделия своего рукомесла и затем широко распахивал дверь.

— Кому что? — звонко выкрикивал он. — Бери кто чего хочет… На всех припасено!

Но такое обращение (всем это было отлично известно) вовсе не значило, что детворе разрешено наброситься скопом на подарки, безудержно манившие к себе. Наоборот, Никешкины приглашения остепеняли ребятишек, и они деловито и чинно подходили к месту и разгоревшимися глазами впивались в лежавшие перед ними «сокровища». Что тут лучше, что хуже? Все казалось заманчивым, все бы сгрести в охапку!

Когда стол и лавка пустели, ребятишки, уже не чинно, как при входе в избу, а с прежним веселым гомоном спешили на улицу.

Как-то раз, схватив с полочки кусок просяной лепешки и торопливо жуя ее на ходу, Никешка в одно мгновение очутился в самой гуще выбежавшей на простор оравы.

И каких только забав мальчики здесь не придумывали: и в прятки играли, в «кто кого перегонит или перетянет», в «волка и овец», боролись, кувыркались, плясали по-скоморошьи, хмельного медведя изображали, раз по десять бегали на речку купаться и еще невесть что затевали.