Андрей Ромашов - Земля для всех [Повесть]

— Не пойму я ее, Прохор.

— Она говорит, Ивашка в пауле… Юрты грабит!

Кондратий взял седло.

— Гляди за огнем! — сказал он сыну.

Он гнал коня, не жалея. Мерин храпел, косился на вицу. За оштяцкой тропой лес раздвинулся, тропа стала шире, ровнее, Мерин пошел шагом, не гнул на сторону башку, не шарахался от кустов и ям, но перед речкой встал. Кондратий не мог загнать его в глубокую воду, пришлось искать брод.

Выехав на гору, Кондратий увидел — горит большая юрта князя. Он остановил мерина, спрыгнул, отвязал от седла рогатину.

Люди князя Юргана метались в дыму, вытаскивали из горевшей юрты меха, серебряную посуду, дорогие булгарские мечи, луки и сваливали все в кучу. А даньщики, хохоча, набивали спасенным добром широкие кожаные мешки.

Кондратий увидел сына… Ивашка хлестал плетью жену князя Юргана.

— Майта где? — кричал Ивашка. — Катольсен, говори!

Оттолкнув даньщика, Кондратий поднял окованную железом рогатину…

Ивашка успел оглянуться, успел крикнуть:

— Тятя! — и свалился, как сноп, к его ногам.

Бросив рогатину, забыв о коне, Кондратий ушел из пауля. В лесу пахло гарью. Мелькали перед ним березы и елки, а он видел лицо сына, белое, на зеленой траве… Попалась ему старая оштяцкая тропа. Он пошел по ней. Спускался в сырые лога, густо заросшие хвощом, переходил речки, брел по жухлой траве на еланях, а лес казался ему везде одинаковый — угрюмый, спокойный, пропахший смолистым потом. Он устал. Остановился отдохнуть перед кедром, снял шапку, глядел на кедр, глядел пристально, будто спросить хотел великана — где, в чем твоя могучая сила? Постоял, вытер шапкой лицо и пошел дальше. Сердце еще болело, но он уже пришел в себя, понимал, что оштяцкая тропа приведет его к Юг-речке. А там и до дому недалеко. Березы потихоньку шумели над ним. Густой и крепкий елушник рос под березами, а на открытых еланях елушник хирел, покрывался розовой слизью и лишаями.

Выбившись из сил, Кондратий сел на сваленную бурей сосну. Рядом стояла кривая черемуха. Она умирала, задавили ее большие темно-сизые елки. В бусых трещинах жили муравьи, выше их лепились красные прожорливые жучки… Вспомнил Кондратий, как нес захворавшего в дороге Ивашку. К вечеру слабели руки, он клал его на землю, ложился рядом и ждал, пока подойдет семья. Ночью хлопотала над Ивашкой мать, а утром он опять брал на руки сына и шел… На новом месте, помнил Кондратий, пришлось ему работать за троих, летом часа два спал. Старшие сыновья с ним были, а с младшими Татьяна возилась, молиться их учила, ругала соседей нехристями и чучканами. Все боялась, что забудут ребята веру русскую и язык христианский. Кондратий посмеивался, глядя на них, говорил, что Христос здесь сохатому не хозяин, Мойперу здесь надо молиться, лесному оштяцкому богу… На первых порах Ивашка птицу без надобности бил, а потом, балуясь, даньщика великопермского подстрелил. Ослепла душа у парня…

Дятел-пестряк застучал по сухой сосне. «От князя можно уйти, а от домашней беды не уйдешь», — подумал Кондратий, поднимаясь. Он пошел по той же тропе обратно. Шел тяжело, в землю глядел. В низинах земля еще снегом пахла, а на взгорьях росли красные и синие цветы.

Он прошел версты полторы и сел — дальше идти сил не было, а идти надо.

Навстречу ему по тропе шел оштяцкий охотник. Приглядевшись, Кондратий узнал — Золта, брат князя Юргана.

Золта поздоровался с ним по-оштяцки и сел рядом.

— Даньщики-то ушли? — спросил его Кондратий.

— Ушли, Рус. Ушли.

Золта погладил его по плечу и заговорил по-своему. Кондратий понял — Ивашку даньщики забрали с собой.

— А я в пауль шел. Сам хотел похоронить…

— Зачем хоронить, рума Рус. Ивашка живой, ругается.

— Вот как! Ну, слава богу. Я чуть ума не лишился. Легко ли, сам понимаешь, сына родного. Своими руками…

Золта вздыхал, качал головой.

— Понимаю, рума.

— А ты-то куда? Силки, поди, шел ставить?

— К тебе, Рус, иду. К тебе! — Золта, охая, встал.

— Выходит, искал меня… — Кондратий хотел сказать, что родной он ему, по душе родной. А как скажешь? Жизнь одна, а слова разные…

— Ось, ёмас улум, — сказал ему Золта и пошел в пауль.

К ночи похолодало.

Кожаный куяк с железным нагрудником грел плохо. Кондратий прижимался спиной к елке, дул на руки. Князь Юрган, видно, тоже мерз, ворочался в елушниках, кашлял. Не обидел бог старого князя умом, думал Кондратий. Пока даньщики набивали мешки серебром да мехами, он собрал своих людей. Даньщики за мечи схватились, да поздно — охотники стреляют без промаха. Князь велел им развязывать мешки, складывать в кучу награбленное добро, сам отсчитал четыре десятка соболей. «Берите, — сказал, — дань с лука и уезжайте».