Александр Бармин - Уральские рудознатцы

— Давай деньги, серебро, шубы!.. — Тот туда, сюда. — Нет, мол, ничего. — «А, нету!»-и ну ему пятки жечь каленым стволом ружейным…

— Один он был, Юла-то? — перебил кто-то из слушающих.

— Пошто один, — товарищей с ним человек десять. Ну, подпаливают ему пятки, а он молитвы поет, Рогожников-то. Чтобы оттерпеться, думает, до свету дотерплю, а как рассветет, люди начнут ходить, разбойники и убегут. Упрямый был, за свою копейку жизни не жалел. Так нет! Юла с товарищами ужинать сел в соседней горнице. Один богатеевы пятки жжет, а остальные пируют — брагу пьют, баранину едят. Уж верно светать стало. Рогожников пел, пел молитвы, да как заругается — всех угодников и святителей обложил. «Ломайте, — кричит, — вон энту половицу, под ней все серебро спрятано. А брагу, окаянные, оставьте, она медовая, к празднику». И верно, под половицей монеты серебрянной да посуды рублей на пятьсот нашли.

Вот при уходе Юла ему и говорит:

— Надень-ко шляпу, да иди нас провожать до Сылвы-реки. Ежели кто встретится и спрашивать будет, отвечай: дескать, это мои лучшие благодетели и благоприятели. Надо бы тебя смертью казнить, да хочу поглядеть, как ты мой приказ исполнять будешь. А приказ мой такой: крестьянского народа не обижай, а кто по бедности задолжал тебе, с него долга не спрашивай. А не исполнишь-так в гости к тебе притти никогда не поздно. Дошли до Сылвы, сели в лодки и уехали.

— Исполняет приказ-от? — спросили мужики.

— Че-ино! Должника встретит, сам говорит: «Пока на Юлу колодку не набили, я с тебя не прошу. А только ты сам про долг не забывай».

— Во как! Много поди за Юлу молитвенников теперь.

— Кирша, а ты расскажи, как Юла воеводу встречал.

— Да я вчера рассказывал.

— Ну еще расскажи, че-ино.

— Это так было. Ехал кунгурский воевода, Кропоткин князь, в монастырь. Сам в коляске, позади двое вершных стражников. В лесу, в глухом месте, повстречалась им телега-едет мужик, рваные ноздри. Едет, с дороги не сворачивает. Воевода ему гаркнул: «Ты чего? Еще уши, видно, целы? Эй, верные слуги, дайте ему шелепугов!». А мужик-то и говорит: «Я, говорит, Юла». Ну, воевода, как глотку разинул, так и закрыть не может. У стражников руки не поднимаются. Юла дальше говорит: «А под кусточками сидят все мои товарищи». Воевода глаза скосил — ему почудилось, разбойников с тыщу. Сидит ни живой, ни мертвый. Юла с телеги соскочил, подходит-«Что с тебя взять, воевода? Давай шапками поменяемся». Надел его соболью, ему прихлопнул свой колпак. Опять на телегу повалился. «Ну, говорит, я на дружбу, на беседу не напрашиваюсь. Объезжайте!» Кучер взял стороной, объехал. Юла себе дальше на телеге, куда знал. И никого под кусточками не было: Юла один был…

Мужики хохотали.

Шел раз Егор на лесные вырубки пни пересчитать на какой-то спорной делянке. Шел по ровным холмам — шиповник цвел в полную силу. Пахучие лепестки, сидели густо, сплошь покрывали кусты-листьев не видно. Ветерок собирал и сгущал цветочный дух. Такой ветерок налетит, обольет — так голова закружится и сладко щемит сердце, словно наяву сбывается сказка о райских садах. Ни о чем не думалось Егору, шел он и пил полной грудью густой струистый воздух.

Встретилась каменная россыпь, целое поле больших серых валунов. Между камнями всюду поднимались те цветущие шиповники, но еще больше здесь было ломкого богульника с глянцевитыми узкими листьями, с дурманным запахом полураскрытых белых цветов. Россыпь кончилась. Под ногами мягкий мох. Вот и березовый лесок, куда идти. Но тут послышался сзади стук сапожных подковок о камень. Егор обернулся. Его догонял Мосолов. Приказчик прыгал с камня на камень, легко неся свое грузное тело, стараясь не спешить так, что бы это было заметно. Егор зашагал к лесу. Спиной он чувствовал, как приближается приказчик. Повернул круто налево, по кустам — нет, не отстает. Вот уж и тяжелое дыханье слышно.

— Чего от меня бегаешь, парень?

Пришлось остановиться. Егор исподлобья глядел на приказчика и молчал. А тот вытирал лицо платком с голубой каймой и дружелюбно улыбался. Они стояли на лужайке среди высоких цветущих кустов.

— Никак, не угадаю с тобой поговорить… А ли совесть не чиста? Я ведь знаю, что ты тагильский. А ты меня не-уж не помнишь?.. Да это ни к чему теперь, может, оно даже лучше повернулось. Побег твой… это грех небольшой. Такой грех, что стыдно и попу сказать. Служи, пожалуй, на государевой службе, да и Акинфия Никитича пользы не забывай. За ним, брат, служба-то вернее. Думаешь, пожалел тебя Татищев? Как же, пожалеет! Он на зло хозяевам тебя принял, власть свою показать лишний раз. Выгодно ему будет — и продаст тебя, не задумается. Ты это помни. А пока пользуйся счастьем, заслужи милость Акинфия Никитича. Смекаешь, что делать надо? Чего молчишь-то?