Николай Коняев - Волгари

— Ты, какан, про Схарию говоришь, будто сам знал его! — усмехнулся Арсен.

И осёкся, встретившись с глазами учителя.

— А ты как думаешь, знал я Схарию или нет?

— Не знаю... — опустил глаза Арсен.

Засмеялся собеседник. Заплескалась с этим недобрым смехом в Арсене кровь.

— Ты многого не знаешь, Арсен... Сейчас я покажу тебе, как можно видеть невидимое. Протяни руку. Что ты хочешь увидеть?

Ничего не хотел Арсен. И руку протягивать тоже не хотел. Но протянул. И сразу чернотой и холодом пахнуло на него.

— Тёплая у тебя рука, Арсен! — сказал какан. — Нехорошо это. На нашей мессе, Арсен, давно не был. Боюсь, что не то ты хочешь видеть, что надо, но смотри...

...И отступила тьма. Мощные, сложенные из диких валунов, возникли перед глазами колонны Спасо-Преображенского храма. В расшитой золотом епитрахили стоял у аналоя Мартирий, исповедуя паломников.

Вот подошёл в чёрной шапке кудрявых волос казак. Дерзко взглянул на священника, и Арсену показалось, будто сам он заглянул в глаза молодца. Нехорошие были глаза — в них дела тьмою крытые...

— Звать-то тебя как, отрок? — спросил Мартирий.

— Степаном!

— Ты в разбойном приказе не явлен ли, отрок?

— А что, отче? Похож?

— Маленько есть... Доброты в тебе, Степан, мало. А без доброго не спасти душу...

— Правильно, отче, сказал... Была доброта, да истлела вся, как портянка в походе. А душа что? Навроде портянки будет?

— В чём каешься, отрок Степан? Какие злодейства совершил?

— В тех грехах собираюсь покаяться, отче, в тех злодействах, что впереди у меня. Отпустишь ли эти грехи, отче?..

Отступил от Степана Мартирий, но так отступил, что показалось Арсену, будто казак с вспененными тёмными волосами откатился от него, как откатывается волна от прибрежных валунов.

— Увидел? — услышал Арсен голос своего чёрного собеседника.

— Увидел! — выдёргивая из его ледяной руки свою, ответил Арсен. Он вспомнил похожее на соловецкие валуны лицо Мартирия и встал.

— Не спеши... — сказал какан. — Ты слабый человек, Арсен, но ты — наш человек. Сейчас я самое главное скажу тебе. О деле...

— О каком деле?

— Нашем деле, Арсен... Для которого ты и послан сюда.

— Нет у нас дел никаких, какан... Кончились все дела прежние.

— Не кончились, Арсен. Это с иезуитами у тебя дела кончились, а от нашего дела нельзя уйти, потому что оно никогда не кончается. Если о клятве забыл, о страхе вспомни.

— Я уже не боюсь, какан... За все согрешения и неправды ответил... Теперь чист... Всё обо мне, кому надо, ведомо.

— Ведомо?! — Какан засмеялся, и смех его чернотой и холодом заплескался в комнате, захлёстывая Арсена. — А про то, что мусульманином был, ведомо?

— Ведомо...

Не засмеялся чёрный собеседник. Печально, с состраданием глядя на Арсена, взял со стола книгу и протянул её.

— Возьми, Арсен, эту книгу! — сказал он, протягивая толстый фолиант. — Прочитай, что сделали с тобой. А теперь иди. И не приходи больше в Слободу. Когда будет нужно, я тебя сам найду...

И снова студёной тьмой пахнуло на Арсена. Безвольно сжался он, принимая книгу. Холодно было, словно спустился в мрачный подвал. Стужей тянуло от стен комнаты.

А на Соловках стояла уже глубокая осень. Перекатывались через прибрежные валуны волны холодного моря. Хоронясь в невысоком ельнике у тропинки, покрытой россыпями брусники, притаился сын умершего недавно донского казака Тимофея Рази. Дерзкая шутка на исповеди в соборе напугала и самого Степана.

«Ну как пожалуется, чёрт старый!» — опасливо думал он и хоронился, хоронился в ельнике, выжидая, когда начнут грузиться на ладью уплывающие паломники.

Не знал Степан, не мог знать, что хоронится он под самым оконцем кельи Мартирия, и соловецкий старец глядит сейчас на него и видит, как опасливо прячется он.

В келье Мартирий был не один. Духовный сын его, монах Епифаний, ждал благословения. Просил Епифаний отпустить его на пустынножительство на реку Суну... С этой ладьёй, которую, хоронясь, ждал дерзкий казак Степан, должен был уплыть и Епифаний.

Медленно отвернулся от слюдяного оконца Мартирий.

Дерзок, но не умён казачок Степан оказался. Пошто бояться ему доноса Мартирия, коли знает тот, что в мире всё совершиться должно, чему назначено совершиться.

С печалью посмотрел Мартирий на застывшего в ожидании благословения Епифания. Скатилась слезинка по закаменевшему лицу старца.

Снял Мартирий со стены медный, отчеканенный образ Божией Матери со младенцем Иисусом Христом и благословил им Епифания. Знал Мартирий, что великий подвиг предстояло совершить иноку, страшную смерть принять за святую веру...