Вадим Каргалов - Юрий Долгорукий

Не больно любили его киевляне за сребролюбие и скупость, однако за столь долгое княжение притерпелись, и жизнь в городе текла бестревожно и мирно. Правда, гневлив был Святополк, но отходчив, как скоро осердится, так скоро и запамятствует. Ждёшь княжеской грозы, а он уже отошёл.

Можно было жить при таком великом князе.

И вдруг - неожиданная смерть.

На Пасху Святополк был здоров и весел, шумно пировал в своём Вышгороде, но вскоре по празднике заболел и скоро преставился. Когда покойного великого князя, возложа на сани, привезли к Киеву, весь народ встречал скорбный обоз за градом с великим плачем и жалостию, словно близкого человека. Народ так теснился к гробу, что едва проехали сквозь людскую толщу.

Овдовевшая великая княгиня, тотчас выгнав со двора жёнку-наложницу, многое имение раздала нищим и по церквам. Такой великой милостыни никто в Киеве не помнил. Восславили её щедрость и народ, и духовенство.

Похороны прошли пристойно, торжественно.

Потом киевляне, сошедшись к собору Святой Софии, учинили совет об избрании на великое княжение. На совете без спора назвали единственно достойного — Владимира Всеволодовича Мономаха. Тут же приговорили послать в Переяславль знатнейших мужей, чтобы просили Мономаха принять престол отца своего и деда. Казалось, согласие было общим. Ничто не предвещало мятежа.

Однако не всё было так просто.

Ещё живы князья Давид и Олег Святославичи, дети старшего сына Ярослава Мудрого (Всеволод, отец Мономаха, был третьим). По закону великокняжеский стол принадлежал им. Не обидятся ли Святославичи на возвышение Мономаха? Не развяжут ли усобную войну?

Новой усобицы Мономах не хотел. Хватит, навоевались на радость поганым половцам!

Правда, Давид Святославич Черниговский о великом княжении не помышлял, о чём сам неоднократно говорил. Не честолюбивым был Давид, прижился в своём Чернигове. Но вот от другого Святославича ожидать можно было всякого...

Олег безвылазно сидел в своём Новгороде-Северском, как матёрый медведь в берлоге. От совместных с другими князьями походов отговаривался нездоровьем, однако верные люди доводили до Мономаха, что хоть Олег и немолод, но с виду на болезного мало походит: сам проводит ратные учения и на ловитвы ездит. По зову великого князя в Киев являются с сыновьями Олега малые дружины, а большие рати в Новгороде-Северском копятся, копятся.

Что замышляет неугомонный Гориславич?

К тому же было известно, что в самом Киеве у Святославичей есть влиятельные сторонники. Киевский тысяцкий Путята, куда уж выше?!

На открытом совете у Киевской Софии он супротив избрания Мономаха прилюдно не выступил, затаился, но и слова своего в поддержку не сказал. А ведь он тысяцкий, первый человек в городе!

Сильно не понравилось сие Мономаху. Ещё подумать, крепко подумать надобно, прежде чем соглашаться на просьбу киевских мужей...

Как опасался Мономах, так и получилось.

Пока киевское посольство уговаривало Мономаха сесть на великое княжение, в хоромах тысяцкого Путяты собрались доброхоты Святославичей, о чём-то сговаривались. В Чернигов и Новгород-Северский поехали тайные послы.

Но послов перехватили верные Мономаху люди, допросили с пристрастием, а взятые у них посольские грамотки огласили на Подоле с паперти храмов.

Так вот оно что оказывается — Путята зовёт Святославичей на великое княжение в Киев супротив воли граждан!

Взмятежился весь Подол.

Толпы оборуженных посадских людей потекли на Гору, в город. Воротные сторожа беспрепятственно впустили подольских мятежников.

«Пожжём двор Путяты, изменника!» — грозно ревела толпа.

Неведомые люди подсказывали имена других бояр, доброхотствовавших Святославичам. От толпы отделялись и бежали к их дворам ватаги самых решительных, вырубали ворота секирами, насмерть давили холопов, пытавшихся отстоять хоромы.

Поднимались под Киевом зловещие дымы пожаров.

Княгиня-вдова запёрлась на своём дворе, и гридни её княжеские в город не выезжали. Такое молчаливое одобрение ещё больше осмелило толпу.

Неизвестно, кто первый выкрикнул:

- Жидовинов бей, погубителей христианства!

А может, и не было зачинщика, просто вырвался вдруг вопль народный, ибо многие обиды причиняли жидовины людям и в торгах христианским купцам постоянно пакостили.

Взметнулось и загремело над толпой:

- Бей!

Крушили лавки, жгли иноверные домины со всем добром, рвали долговые книги, переворачивали вверх колёсами нарядные жидовские телеги - для позора, для обозначения, что не ездить более жидовинам по святой земле Русской.