Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

Кучер осадил коней и спрыгнул с облучка. Коляску сильно тряхнуло.

— Что там? — раздался голос Сумарокова.

— Мальчонка! — пробормотал кучер. — Никак задавил!..

Сумароков с Ерменевым вылезли из экипажа. Егор лежал в пыли. Голова его была в крови, глаза закрыты.

— Пойти, что ли, расспросить? — предложил кучер. — Может, кто знает парнишку…

— Да куда идти? — рассердился Сумароков. — По дворам стучаться, что ли? Ночь, глушь… А все ты, разиня! Людей вздумал давить, болван!

— Не моя вина, барин! — взмолился кучер. — Нелегкая его понесла прямо под коней. Вот крест, не виноват!

— Да ну тебя! — досадливо отмахнулся барин и сказал Ерменеву: — Надо взять его с собой… Авось в деревне вылечим.

— Александр Петрович, батюшка! — в страхе воскликнул Антип. — Остерегитесь! А ну как он из зачумленного двора?

Сумароков оторопел. Чумы он боялся больше всего на свете.

— А что, если и впрямь? — проговорил он, взглянув на Ерменева.

Тот пожал плечами:

— Возможно… Вам решать, Александр Петрович.

Сумароков задумался. Художник взял его за руку.

— Я вот о чем подумал, — сказал он тихо. — Я подумал: как поступил бы на вашем месте Хорев?.. Или Синав?.. Или другой герой сумароковских трагедий?..

Сумароков сердито выдернул руку.

— Клади малыша в коляску! — распорядился он.

Ерменев поднял ребенка, уложил на переднее сиденье, отер платком кровь и грязь. Камердинер недовольно крякнул.

— Поворчи, старый хрыч! — в сердцах крикнул Сумароков. — Поворчи еще!

…Васька нашел отца в питейном доме на Варварке. Степан Аникин сидел невдалеке от стойки, за хромоногим столом, сколоченным из грубо остроганных досок. Это и был тот самый русый статный молодец, что недавно на Красной площади изругал уезжавших господ. И чернобородый тоже сидел с ним рядом. Звали его Василием Андреевым.

Завидев сына, Аникин нахмурился. Он не любил, когда жена посылала ребят разыскивать его. Прежде он редко бывал в кабаках, разве что по воскресным дням. Но теперь зачастил: уж больно тоскливо было кругом… А чертова баба не дает душу отвести!

— Чего тебе? — крикнул он. — Сколько раз говорено!

— Батя! — сказал Васька тихо, подойдя к отцу.

Степан занес кулак, но вдруг увидел жалкое, посеревшее лицо мальчика, и рука его опустилась.

— Чего тебе? — повторил он уже не со злобой, а с беспокойством.

Мальчик наклонился к уху отца и зашептал. Рядом орали, стучали кулаками, топотали сапожищами, бранились, горланили песни.

Аникин резко поднялся и, расталкивая толпу плечами, быстро пошел к выходу.

Вася на миг задержался, сгреб со стола недоеденную краюху хлеба и огрызок огурца, спрятал их за пазуху и заспешил вслед за отцом.

У кузни не было ни души. Тщетно они окликали Егорку, шарили под заборами и крылечками. Мальчик словно в воду канул.

— Неужто ко двору вернулся? — испугался Вася. — Я же приказывал не уходить.

— «Приказывал»! — махнул рукой Степан, и голос его дрогнул. — Ведь маленький! Несмышленый еще… Пойдем, Вася, домой!

Еще не дойдя до дома, они почувствовали удушливый запах гари и дегтя. Из-за забора валили клубы черного дыма.

Степан распахнул калитку. Посреди двора пылал костер. Люди в балахонах и масках вытаскивали из избы крючьями разный скарб. В огонь летели подушки, скамейки, корыта. Забор и стены домика были густо вымазаны дегтем. Степан, однако, приметил, что вещи получше — рубахи, сапоги, зипуны — мортусы не бросали в костер, а складывали отдельно.

— Вы что разбойничаете? — неистово закричал кузнец.

— Ступай подале! — ответил один из мортусов. — Не видишь?

— Наша это изба! — сказал Степан, с трудом переводя дыхание.

— Была ваша, а ныне чума тут владеет.

— Федосья! — крикнул Степан и кинулся к дому.

— Стой! — Мортус загородил дорогу крюком. — Увезли твою Федосью. Кончилась!

— Врешь!.. Живую увезли, душегубы!

— Вишь, какой! — вмешался другой мортус. — Еще лается! А ну, братцы, вяжи их — да в карантин!

Мортусы двинулись на Степана. Выхватив из костра горящее полено, кузнец швырнул его в нападающих. Один из них взвыл от боли и повалился. Степан рванул еще полено, метнул в другого. Мортусы отступили. Аникин взял сына за руку и повел его со двора.

Золотые стрелки показывают четверть восьмого. В широких окнах брезжит мутное осеннее утро. Пламя свечей трепещет на сквозняке, причудливые тени мелькают по стенам, обитым тисненым шелком.