Лев Жданов - Последний фаворит

– И не будет. Приятно, когда слышу речи такие твердые… Ну мало ль дури на свете? Смазливая рожица княжны приворожила его… Ненадолго, поди. Первого родит – сама рожном станет. Видала я таких, как она… Тебе ли чета? Хоть и внучкой тебе быть может. Только годами и взяла. Да тем, что, гляди, если правду врут, он первый к ней коснулся. Это лестно мужчине. Плод какой, подумаешь, диковинный… что у каждой девки дворовой в тринадцать лет найдется. Ну да шут с ними. Пусть лакомится на здоровье. Меня послушай. Знаешь, душенька… царица ты моя любимая… Твоя радость – моя радость. А всегда я понять плохо могла: что тебе в нем полюбилось? Вспомни, как светлейший с него портрет тебе показывал, сватал молодчика после покойного нашего, незабвенного; как это ловко ты вымолвила: «Рисунок хорош, да краски неважные». А по мне, совсем линялый твой «красный кафтан». Привыкла к нему ты, вот и все… А то…

– Оставь, молчи… Пустое несешь. И умен, и образован, не похуже Андрея Шувалова. Собой сколь хорош, не слепа ты, поди… Не люблю, когда лукавят. Роду прекрасного. От корня высокого, от Рюрика. Всем взял. И… что от тебя таить? Надоел бы он мне… будь и во сто раз лучше, так и спустила бы на воду, как икону старую. Как другим приводилось плыть… И Орлу моему, и светлейшему, другу неизменному, и прочим. А тут насупротив того. Вот без этой причины, а уж у нас и в Европе толки идут: больна я смертельно… Рак меня грызет, помираю-де совсем. Поневоле, кто не верил, верить станет, как узнают, что самые близкие прочь бегут. Что одна я… всеми кинутая, отброшенная…

– Да помилуй, душенька, chère Catherine [4] Дорогая Екатерина ( фр. ). , побойся Бога… Тут же под боком молодые люди режутся, стреляются от страстей своих к тебе, а ты говоришь…

– Что еще там? Кто еще? Все твой вздор? Слыхала я.

– Не слушай, если неохота. Я этим не торгую. Знаешь, если и думаю – о твоей только радости. Про тебя на самом деле кто бы не дерзнул чего такого помыслить… И сам как увидит, что бросаешь ты его без дальних слов, «кафтан» этот линялый.

– Молчи… Ты опять о ротмистре твоем. Об этом с женским лицом. Глаза у него красивые, правда. Я заметила. И рот приятный. Даже, знаешь, он мне чем-то Александра Димитрича покойного, ангела моего, припоминать стал… Веришь ли?

– Как не верить? Лучше еще его. Сила какая, ежели бы ты знала… Что про него рассказывают! Повторять даже стыжусь. Большой шалун… по сердечной части. Неутомим ни в чем. А характер голубиный. Сын такой нежный… почтительный… Брат редкий. Сестры у него… Просто он им матери лучше… Бриллиант, а не мужчина… и… – Нарышкина снова перешла на французскую речь: – Нас уж так любит… умирает от страсти… Я не зря говорю. Даже на свою жизнь покушался. Едва удержали.

– Не верю…

– Ваша воля… А я бы не то поверила… Сама бы такого подыскала молодчика… и зажила бы превесело. А «кафтанчик» за дверь…

– Ах, вот как…

– Разумеется. Пусть женится на ком хочет после того. От тебя отставка ему, не тебе от него…

– Вот как! Женится?! Наконец-то выговорила. Правда, значит, жениться он сбирается. Все уж знают? Вот куда ты вела?

– Нет, так только…

– Знаю я тебя. Всегда вокруг да около. Прямо не скажешь. А еще другом себя считаешь моим. Не верю я и тебе ни единого слова… Теперь вижу, в чем дело. Помешал кому-либо граф. И выдумали всю эту повесть… И мне иного подставляете. Полагали, я на свежую приманку так и накинусь, мальчика отличу… и от себя отгоню человека, который несколько лет подряд без пятна здесь прожил… Все я поняла… Не удастся вам ваша затея… Я вовремя спохватилась. Правда, есть между мной и графом полоса серая… Да не вовсе пропасть. Может, и нравится ему девчонка… Не беда… Побалует с ней и бросит. Меня не кинет. Я себя знаю. И ты меня знать должна… и все вы… Ступай, оставь меня…

Нарышкина с нескрываемым сожалением посмотрела на свою подругу, по-видимому нисколько не обижаясь на упреки и подозрения, брошенные ей в лицо страдающей женщиной. Отвесив глубокий, почтительный поклон, она направилась к выходу.

Быстрым движением, на какое нельзя было считать способной эту пожилую, грузную женщину, Екатерина кинулась за подругой и остановила ее у самых дверей:

– Постой, погоди… Не сердись… Не уходи так… молча. Неужели же ты не видишь, как я страдаю? Не смейся надо мной. Сама не рада сердцу моему старому, глупому. А не слушает оно ни лет, ни разума. Только в нем и мука, и отрада моя. Со всем умею справиться. Все разберу, со всем справлюсь, если нужда приходит. А вот с собой не могу. Теряю разум… как дитя малое становлюсь. Ты знаешь. Ты добрая… Ты любишь… Так не сердись. Останься. Помоги. Научи, что делать. Помоги, как быть…