Лев Жданов - Последний фаворит

– Нисколько, ваше величество, – по-французски продолжал Зубов, как бы желая, чтобы холодные обороты чужой речи подчеркнули содержание делового разговора. – Я по совести. Вы изволите доверять бывшему своему любимцу. А это много значит. Не зря же такая доверенность. Видно, что стоит он ее… И… – Зубов набрал воздуху, словно подбодряя себя. – И слышал я – снова теперь переписку с графом возобновить изволили… Вот я…

– Переписку? С графом? Да кто тебе сказал? Кто это посмел?..

– Никто, ваше величество. Случайно это вышло. Люди толковали, не знали, что я слышу. Тут никто не виноват…

– Ты еще покрываешь? За мной шпионят, значит? Я уж не вольна писать, кому хочу? Если справилась, как там живут они с женой, что же в том?

– Если бы даже и сюда звали графа – тоже ваша воля! – выпалил Зубов, давая этим знать, что ему известно точно содержание письма…

– Вот как! Не подивлюсь, если и брульон попал к вам, генерал, который я в корзину бросаю по доверчивости к людям моим порой. Это никто, как Захар… Или одна из девиц моих, к вам неравнодушная… Вы и их очаровали вашими глазами, как чаруете вон внучку мою, княгиню великую… Елисавету…

Настала очередь Зубову притвориться изумленным, сдержанно-негодующим.

– Я?! На великую княгиню?! Глаза!

– А то что бы еще? Руки коротки, сама понимаю. Она молода – раз. Муж у нее красавец – два. Наследник трона – три… Если с ней не горяч, так и с другими не пылок нисколько – четыре. Чего же ей отвечать на вздохи и стрелы чужих глаз, хотя бы и таких красивых, как ваши?! Понял?! На первое время попомни эти мои сентенции. И не будем больше говорить ни о письмах моих Мамонову, ни о вздохах твоих под окнами внучки, о серенадах, в ее честь даваемых. О романсах, которые приказывал слагать от имени своего для той же княгини Елисаветы. Видишь, и я кое-что знаю… Положим, молода она, хороша, как утро. И близко вы друг от друга… Но об этом я подумала… Дворец построю внуку особенный в Царском… И не будет тебе летом искушений. А зимой… Зимой, поди, они теперь реже станут бывать у нас. Может быть, семья прибавится. Хотя и плох внук на этот счет, как сказывают. Словом сказать, помни. А я забыть постараюсь и проказы твои, и графа в красном кафтане. Доволен? Перестал брови хмурить? И слава Богу. Будем кончать дела твои.

Вечером, говоря с Анной Никитишной Нарышкиной о сцене, которая разыгралась у нее с фаворитом, Екатерина между прочим сказала:

– Что его винить? Оба молоды. Я понимаю. Да и своего уступать не хочу… Знаешь, тут вышло по старой скороговорочке французской, которой учила меня еще в детстве m-lle Кардель: Le riz tenta le rat, le rat tenté tâta le riz [21] Рис приманил крысу, приманенная крыса попробовала риса ( фр. ). . Попробуй сразу выговори так скоренько…

Екатерина даже пропела скороговоркой мудреную фразу, как, должно быть, делала это в детстве.

– Вот и тут: рис приманил крысу… Крыса – взманенная – хотела попробовать рису! Да не удалось… Бедненький, ты бы видела его рожицу. Делаю вид, что сердита. А сама бы так и поцеловала моего милого генерала!

На этом и кончился роман Зубова с Елисаветой – на самой своей завязке.

Мамонов тоже не помешал. Взвесив все шансы, влияние Зубова, его силу, при помощи которой фаворит-пигмей свалил колосса Потемкина, Мамонов очень осторожно, ссылаясь на недуги, отказался от предложенной ему чести возвратиться в Петербург.

«Хотя высшим счастьем почел бы служить моей великой государыне, хотя бы в самой последней должности, да, видно, Бог не хочет! Его воля!» – так позолотил свой отказ «красный кафтан», теперь давно потемнелый, смирившийся.

Осенью того же года снова появился на дворцовом горизонте второй Зубов, Валериан, хотя и в очень печальном виде.

Посланный в Польшу для получения чинов и орденов, ничего там, конечно, серьезного не делая, Валериан во время какой-то разведки наткнулся на отступающий польский отряд. Небольшое ядро, пущенное поляками, ударило по ногам ему и ехавшему рядом с Валерианом офицеру.

Левая нога Зубова и правая офицера были раздроблены. Собрались доктора. Все внимание обратили на Зубова. А когда подошли к офицеру, оказалось, что он истек кровью и умер…

Валериан, конечно, был спасен.

Екатерина плакала, когда узнала о несчастии «писаного мальчика». Она послала ему удобную коляску для возвращения в Петербург, десять тысяч червонцев на дорогу, ленту Андрея Первозванного для утешения в горе, чин генерал-майора ему, юноше двадцати лет… Триста тысяч рублей затем были даны ему на погашение всех долгов.