Лев Жданов - Последний фаворит

– Утешаться нет особой причины, ибо и печали не видим большой. Нездоровье со всяким приключиться может… О чем же тут особые ноты писать?

– О, конечно, конечно! – поспешно согласился уклончивый, ловкий дипломат. – А вот и младший брат господина Зубова. Значит, скоро явится и старший. Тогда всё узнаем. Пока, может быть, тут что-нибудь услышим…

И юркий француз скользнул дальше навстречу Валериану Зубову, который успел переодеться с охоты и явился раньше Платона в шумной, блестящей толпе пышных вельмож, очень внимательно, даже с оттенком почтительности принявших этого мальчугана, брата фаворита и личного любимца Екатерины…

Среди монументальных, горделиво важных русских вельмож, которые казались такими неприступными и величественными, даже если природа не одарила их внешней представительностью, галльская фигура ловкого маркиза мелькала живым метеором среди неподвижных светил.

Блестящие кафтаны, золотые и серебряные позументы, осыпанные драгоценными каменьями, пряжки, шпаги, пышные платья придворных дам, их бриллианты, высокие, пудреные прически мужчин и женщин – все это придавало какой-то особенно праздничный вид собраниям при дворе.

– Идет, идет! – неожиданно послышалось в одной группе, стоящей ближе других от дверей, ведущих в апартаменты фаворита.

Чуткое ухо придворных заслышало за дверьми приближение баловня судьбы, и все заволновались сильнее. Группы пришли в движение. Из углов вышли многие до сих пор стоящие в стороне, чтобы очутиться на пути, попасть на глаза любимцу Екатерины, удостоиться от него кивка головы, услышать словечко…

Два негра-служителя распахнули тяжелую дверь и стали по бокам ее, как живые изваяния из эбенового дерева.

Любезно и снисходительно, в то же время отвечая на приветствия, отдавая поклоны, Зубов довольно торопливо, с озабоченным видом направлялся к покоям императрицы, и многие питавшие надежду перехватить фаворита и узнать от него кое-что или попросить о своих делах ограничивались глубокими поклонами.

Только завидя Салтыкова, фаворит замедлил шаги и первый свернул к нему с приветливым и почтительным поклоном:

– Ваше сиятельство! Каковы в здоровье своем? Слыхал, припадки у вас начались? Теперь, видимо, миновало, благодарение Богу?

– Полегче малость, голубчик мой. Спасибо, не забыл старика. Сказывали мне: справляться присылывал… Помнишь старое – и Бог тебя не забудет…

Платон в это время обменялся приветствиями с Безбородко, Морковым и другими, подошедшими к группе, чтобы хоть краем уха услышать что-нибудь новенькое.

– А что матушка наша? Как ей?

– Да утром, ваше сиятельство, лучше было. Мне приказать изволила, чтобы поехал освежился, поохотился. А тут вдруг, говорят, снова доктора звали. И сейчас он там. Вы уж простите, я тороплюсь…

– Иди, иди с Богом. Узнай и нам скажи…

Зубов пошел дальше. Но у самых дверей, отделясь от остальных групп, его поджидал Валериан с Сегюром.

– Рад видеть вас, граф! – предупреждая вопросы, заговорил Зубов. – Вы не уедете? Я, должно быть, скоро вернусь сюда, и тогда потолкуем. Есть кое-что новое. Пока – на лету – могу вам сказать одно: мои предположения о влиянии светлейшего оказались справедливы. Даже в последнем письме князь прямо пишет: «России, при ее слабости, в годину смут благоразумнее всего обратиться к Англии. Несогласно со здравой политикой особое приближение послов Австрии и Франции. Холодное отношение к другим вызывает, как слышно, сильное недовольство и может повести к осложнениям…»

– Значит, мне предстоит опала, а пруссак и лорд Уайтворт войдут в милость? Так я понял ваше любезное и дружеское сообщение?

– Нисколько. Мы еще поборемся… Хотя великаны-циклопы – сильны, но у нас есть русская пословица: «Не в силе Бог, а в правде…»

– А у нас, у французов, другая: отсутствующие всегда не правы! – улыбаясь и снова повеселев, прибавил Сегюр.

– Пожалуй… Поэтому… Но об остальном после. Я спешу узнать, что с императрицей. Еще увидимся. Валериан, пойдем со мной!

Оба брата скрылись за дверью, ведущей в покои Екатерины.

– Видели, государь мой, – зашептал неугомонный Зайчик – Голицын, – как наш сокол французика подмасливает? Тут руки греет. А сестричка его, Жеребчиха, с английским послом, с Уайтвортом, махается, шуры-муры завела. Оттуда тоже золото польется ручьем. Папенька в Сенате с живого-мертвого кожу драть стал, сказывают, как лишь его в прокуроры постановили… И братьев пристраивает… Истинно благодетель для семьи наш Зубок дорогой… Ха-ха! Как полагаете, ваше превосходительство? Теперь, сказывают, спит и видит фаворит – светлейшего бы ему сковырнуть. Сам перед ним колечком вьется. Письма пишет сладкие… А корешки свои все больше и больше впускает… Ловко, не правда ли?