Лев Жданов - Последний фаворит

Непривычный к подобной настойчивости, упрямый и вспыльчивый по натуре, Густав вдруг выпрямился, окинул всех властным, холодным взглядом и отчеканил:

– Нет! Не подпишу я ничего противного законам моей страны! – Повернулся и скрылся за дверью своей комнаты, щелкнув замком.

Русские стояли ошеломленные, растерянные.

– Какая дерзость! – только и вырвалось у Шувалова.

Молча откланявшись регенту, Штедингу, шведам, все вышли и поспешили во дворец. «Что-то там творится? Что там делается?» – думал каждый про себя. Им навстречу мчался снова Морков, посланный для последней попытки. Было уже около десяти часов вечера. Два с лишним часа ждал весь двор, чем разрешится загадочное смятение. Архиереи, священники, весь клир изнемогали в своих блестящих одеяниях.

Что делалось с государыней, видели все.

Лицо у нее сразу осунулось, постарело так сильно, что страх охватил окружающих. День обещал кончиться очень печально.

Не успели вельможи, приехавшие от короля, войти осторожно в покой, где сидела государыня, как к ним двинулся Зубов:

– Ну, что?

– Нам не удалось. Он прямо безумный… Совсем с ума сошел… Или настроил его кто-нибудь очень сильно. Узнать нельзя мальчишку, такого тихого, спокойного, рассудительного до сих пор… Что скажет Морков?

– Да, да… Я еще послал… Да вот и он… Ну что, говорите…

Морков, зеленый от смущения, от страха, еле проговорил:

– Даже не раскрыл дверей…

– Надо доложить государыне… Идемте со мной.

И Зубов, бледный, взволнованный, тихо пошел к креслу Екатерины.

Морков следовал за ним, как приговоренный на плаху.

– Ваше величество… Вот он… граф… говорит… Король подписывать ничего не желает… Он заперся у себя… Он не приедет нынче!

Екатерина стремительно поднялась, погнув свою трость, раскрыла рот, но ни звука не вырвалось из пересохшей сразу гортани.

Зотов, очевидно стоящий наготове, подбежал со стаканом воды. Отпив судорожно два-три глотка, Екатерина повернулась к Моркову и хрипло, невнятно проговорила:

– Нет? Он… Это ты… ты все… уверил меня и всех… Ты… – Тростью она ткнула в ноги съежившегося придворного раз, другой, словно хотела подчеркнуть свое гневное, презрительное «ты»…

Безбородко, желая закрыть тяжелую, дикую сцену от остальных, кинулся между нею и Морковым.

Едва сдержавшись, переведя дыхание, Екатерина только произнесла глухо:

– Ну, проучу же я этого мальчи… – Не договорила, пошатнулась. Лицо у нее покраснело, рот слегка перекосился.

Напуганный Зубов и Нарышкин подхватили под руки и увели в спальню, куда побежал и Роджерсон, бывший в числе свиты…

Легкий удар поразил разгневанную государыню.

Вернувшийся Зубов приказал всем объявить, что по нездоровью жениха обручение откладывается.

Все разошлись смущенные, негодующие.

Настоящая причина быстро стала известна во дворце, в целом городе.

Имя Зубова и Моркова не сходило с языка у последнего обывателя столицы. Их проклинали, осмеивали, осуждали все заодно. Винили и государыню, которая так неосторожно доверилась двум верхоглядам в этом важном, щекотливом вопросе.

В общей суматохе мало кто подумал о юной невесте.

С мертвенно-бледным, кротким, недоумевающим личиком дошла она до своей комнаты, отведенной тут же, во дворце.

И сразу потоком хлынули слезы из этих испуганных, больших глаз; от рыданий, которые давно уже клокотали внутри, трепетала и рвалась грудь.

Ни мать, ни окружающие фрейлины, воспитательницы, сестра – никто не мог успокоить рыдающей малютки, остановить этих слез.

А Павел, весь сжавшийся, с насупленными бровями, с головой, ушедшей в узкие плечи, словно собираясь сделать на кого-то смертельный скачок, мчался один в свой мрачный, пустынный теперь совсем дворец!

Долго спустя после полуночи Перекусихина, Роджерсон, Протасова со своими племянницами, все близкие к Екатерине лица хлопотали, стараясь помочь больной государыне, облегчить мучительные колики, которые всегда являлись после сильных потрясений.

Наконец боль успокоилась, императрица задремала. Перекусихина тоже прикорнула тут же на диване, не раздеваясь почти. Все разошлись на покой.

Под утро верная, старая камеристка, спавшая, как говорится, вполглаза, вскочила и стала прислушиваться. Она не ошиблась: глухие стоны неслись от постели больной. Лампада неугасимая у иконы Казанской Божьей Матери слабо озаряла обширную спальню. На столике у кровати мерцал ночник.