Александр Плоткин - Воспоминания о семьях Плоткиных и Эйзлер

Отец. Ленинград, 1968 год

Папа продолжал работать в ГИДУВе до возраста 84—85 лет, т. к. после воспаления легких он очень ослаб и быстро после болезни начал стареть и физически, и умственно. Когда он в 1979 году, на 88 году жизни, упал и сломал шейку бедра, это подвело черту его жизненному пути. Урну с папиным прахом похоронили на Преображенском кладбище, в могиле моей мамы. К этому времени кладбище это было закрыто, но подхоранивать урны к родственникам разрешалось. К этой же могиле были подхоронены урны мужа Тани — Лени и самой Тани. Могила сейчас выглядит так: (см. фото).

Уже на фотографии, где бабушка Бася с сыновьями, видим, какие разные эти братья — Федя и Гриша. У Феди — уверенный волевой взгляд, а Гриша — воплощение доброго и покорного характера. Замечу: дядя Федя старше папы на 6 лет. Дядя Федя учился в Сорбонне на медицинском факультете и, окончив его, уехал в Варшаву, где получил место хирурга в Варшавской еврейской больнице. В Варшаве он женился на дочке состоятельных секулярных еврейских родителей Эмме Наумовне. Она была красивая женщина, эмансипированная, получившая в Берлине образование в какой-то биологической школе. Вскоре у них родилась дочь Ирочка. Папа говорил, что она была очень красивая девочка.

Семья Плоткиных в Италии. Дядя Федя, мой отец, бабушка Бася, дедушка Моисей, Ирочка, Эмма Наумовна (жена дяди Феди)

Когда началась Первая мировая война, дядю Федю мобилизовали в русскую армию (Польша входила в состав Российской империи) и назначили врачом в Казачий корпус, который входил в экспедиционные подразделения, направленные в Персию. За время войны связь дяди Феди с семьей была оборвана, так как семья Эммы Наумовны переезжала, спасаясь от военных действий. Жили в Киеве, потом бежали в Москву и, наконец, осели в Минске. Во время этих переездов Ирочка заболела сыпным тифом и умерла. И, несмотря на троекратную в дальнейшем женитьбу Феди, детей у него больше не было. Так прервалась ветвь Плоткиных по линии дяди Феди.

Дядя Федя с Ирочкой

Когда произошла революция в России, экспедиционный корпус русских войск покинул Персию, а казачий полк, в котором служил Федя, вернулся в Краснодар. В Краснодаре в это время были белогвардейские порядки (по-моему, Красновщина). Эшелоны возвращающихся войск встречали на платформах казачьи патрули. Было объявлено, чтобы жиды и комиссары вышли первыми. На что прибывшие казаки сказали: «Мы нашего жида вам не отдадим» (имелось в виду — дядю Федю). Так дядя Федя обосновался в Краснодаре. Он стал работать в больнице хирургом. Связь с варшавской семьей оборвалась, дядя Федя решил, что он свободен, и женился на медицинской сестре, казачке, работавшей в этой больнице. Но через два года он с ней развелся и женился на жене работавшего в этой больнице врача. Это была чешка Валерия Антоновна Пивоварова, очень красивая женщина.

Интересно, что всех трех жен дяди Феди я видел и общался с ними в той или иной мере.

Первая жена, Эмма Наумовна, после гражданской войны и смерти дочери осела в Минске и работала в сельскохозяйственной академии Белорусской ССР. Там, в Минске, она вышла замуж за профессора этой академии. Они несколько раз приезжали в Ленинград и останавливались у нас. У Эммы Наумовны сохранились очень теплые отношения с папой. Когда у мамы после операции по поводу рака груди возникли вопросы, куда поехать отдохнуть, было принято решение на юг не ехать, так как там много солнца, а поехать куда-нибудь в европейскую часть России. И тут Эмма Наумовна предложила поехать к ней. В это время она проводила какие-то эксперименты на опытны полях около Орши. Там был филиал академии наук БССР, который расположился в бывшем поместье Потоцкого, рядом с еврейским местечком Горки. Вот в 1939 году летом я и мама поехали туда. Эмма Наумовна нас очень опекала, старалась, чтобы мама много гуляла и хорошо питалась. Периодически мы все садились в пролетку и ехали на базар в еврейское местечко Горки и покупали живых кур, половину туши барана и разные продукты.

Там я впервые видел жизнь местечка и наблюдал ту жизнь евреев, о которой я ничего не знал. Помню, что многое на меня произвело впечатление и каким-то образом повлияло в дальнейшем на понимание прошлой жизни евреев. Я видел эти непрезентабельные дома еврейских семей, множество детей на улице, извозчиков, кричащих на незнакомом мне языке, множество, как мне показалось, склонившихся над работой сапожников, которые скрючившись, по-одинаковому чинили обувь, не поднимая лица.