Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Ну чего ты, — подбодрил Хмельницкий. — Пей. Впрочем, постой, давай вместе.

Хмельницкий снова наполнил свою кружку, поднял её.

— Ну!

— Давай, — согласился капитан. На этот раз они выпили почти одновременно.

— Ну что там султан, рассказывай? — спросил Хмельницкий.

— Дело в том, Юрий Богданович, что я послан султаном договариваться с Москвой о мире.

— Они что, белены там объелись, — возмутился Хмельницкий. Снова налил себе и выпил. — Почему со мной не посоветовались? Я им что? Игрушка? С Москвой никакого мира не может быть. Слышишь? — сорвался он на крик, словно Билевич был виноват в этом. — Я спрашиваю, ты слышишь?

— Слышу, гетман.

— Сейчас Чигирин наш, можно идти прямо на Киев, а там на Левобережье. А они «мир». Я уж запорожцев сговорил, они за меня. Они ждут не дождутся нас.

Хмельницкий не давал говорить Билевичу, говорил только сам, и всё более о себе, не забывая подливать в свою кружку горилку и выпивать её, уже ничем не закусывая, даже усохшими варениками.

— ...Как только хан пришлёт ко мне войско, я иду на Батурин. Я сровняю его с землёй, как и Чигирин, а Самойловича повешу как бешеную собаку.

Билевич, видя перед собой почти безумные глаза пьяницы, думал: «И зачем я сюда явился, он же сумасшедший».

Хмельницкий словно услыхал мысли своего гостя, неожиданно прекратив проклятия, спросил его:

— Постой. А ты зачем сюда приходил?

— Я приходил, чтобы поставить тебя в известность о намерении султана искать с Москвой мира.

Хмельницкий трахнул кулаком по столу, подпрыгнули бутылки.

— Не бывать этому, — закричал во всё горло так, что на шее вздулись жилы. Тут же явилась в горнице Галка, сказала озабоченно:

— Серденько, зачем так шумишь? Так вскричал, я аж злякалась.

— Уйди, дура.

— Ни, серденько. Ни. Пидимо со мной.

Обернулась к гостю, сказала с упрёком:

— Ах, пан, до чего человека довели. Нехорошо так, нехорошо.

И хотя «князь» ругал её и брыкался, она увела его из горницы.

«Ну и слава Богу», — подумал Билевич, поднимаясь из-за стола. Вышел на крыльцо, вдохнул с удовольствием чистый воздух. Казак, лузгавший семечки, спросил:

— Ну как? Побеседовали?

— Побеседовали, — усмехнулся Билевич.

Казак понял и тон ответа и усмешку.

— Что делать? Больной человек. Забот много.

На крыльце появилась Галка, недружелюбно взглянув на Билевича, сказала казаку:

— Иди. Зовёт.

Казак отряхнул от семечек руки, жупан, усы и, поправив за поясом ятаган, шагнул в избу. Галка с треском захлопнула дверь, давая понять Билевичу, чтоб уметался прочь и поскорее.

Казак на цыпочках прошёл через большую горницу в угловую, где была опочивальня. Хмельницкий лежал на кровати.

— Охрим?

— Слухаю, гетман.

— Отот капитан, шо был у меня, ты запомнил его?

— Запомнил, гетман.

— Как стемнеет, иди и убей его.

— Как — убить? — опешил казак. — За шо?

— Он хочет помирить султана с Москвой. Не бывать этому, — дёрнулся Хмельницкий. — Я прерву эту нить. Ты слышишь, Охрим?

— Слышу, гетман.

— У тебя ятаган отточен?

— Отточен, гетман, — соврал Охрим, уже забывший, когда он вынимал эту «поганьску орудью».

— Отруби этому капитану голову, слышь, отруби напрочь. Ида.

Казак вышел на крыльцо, прислонился к балясине, долго вздыхал, потом вспомнил о семечках, достал из широких портов добрую жменю жареных и занялся снова лузганьем.

Билевич вернулся во двор татарского бея, где оставил коней и своих спутников.

— Ну как? — спросил его бей.

— Так он же безумен!

— Многие тоже говорят, но когда трезвый, он ничего.

— Мне показалось, он никогда не бывает у вас трезвым. Неужто вы и впрямь доверите такому человеку управлять Украиной?

— Что делать, капитан? Визирь его взял вверх, а опускать теперь стыдится. Если честно, мы уж не рады ему, но он теперь князь. Из монахов-то его было легко вызволить, а вот из князей так не получится.

Вечером, когда Билевич вместе с хозяином и спутниками сидели за маленьким столиком под шелковицей и пили чай, его позвал к воротам один из слуг бея.

— Вас зовут.

— Кто?

— Казак Хмельницкого.

Билевич вышел за ворота. Прислонясь к стенке ограды, стоял казак, по очертаниям огромной фигуры капитан признал в нём Охрима.

— Охрим, ты?

— Я, капитан, — отвечал тот негромко, приближаясь вплотную.

— Что случилось?

— За ради Христа, капитан, уезжай скорее отсюда.

— Что так-то?

— Гетман приказал убить тебя.

— За что?

— А я знаю. Каже, какую-то нитку порвать треба, щоб ты, значит, до Москвы не доихав.