Клыч Кулиев - Махтумкули

Один из джигитов Мяти-пальвана зло проговорил:

— Кизылбаш, наверно, свалился в потемках! Пусть подыхает, собака!

— Разве кизылбаш не человек! — с упреком сказал Джума.

— Не человек! — отрезал джигит, сверкнув красными от бессонницы глазами. — Враг!

— Хоть и враг, — настаивал на своем Джума, — но ты не можешь не оказать ему помощи, если он в ней нуждается!

Джигит сплюнул и отвернулся, похлопывая плетью по пыльному голенищу сапога. Одна щека у него нервно подергивалась.

Атаназар, косясь на джигита, сказал Джуме:

— Ты прав, Джума. Кто бы ни был этот человек, его надо вытащить обязательно. Иди и сам займись этим делом.

Когда Джума ушел, Атаназар обнял джигита за плечи.

— Не спорь с ним, брат! Мне, может быть, ближе твои чувства, нежели его, но прав-то в конце концов он! Умен парень не по летам, да и не удивительно — лучший ученик Махтумкули-ага.

Возле расщелины собрались почти все свободные от дел джигиты. Они наперебой окликали лежащего ничком в узкой каменной щели человека, но он не отвечал и только время от времени слабо стонал.

— Принесите веревку! — решительно сказал Джума, снимая саблю. Он сбросил халат и тельпек, повязал кушак, сунул за него нож.

Принесли веревку, и Джума стал осторожно спускаться.

Человек лежал вниз лицом. Одежда его была изорвана и окровавлена, на голове чернела полоса засохшей крови.

Морщась, словно больно было ему, а не раненому, Джума попытался перевернуть его на спину и вдруг отдернул руки, словно ужаленный змеей: ему показалось, что это Бегенч. Набравшись духу, он все же перевернул раненого. Да, это действительно был Бегенч, но в каком виде! Он с трудом разлепил глаза — они глядели мутно и непонимающе, — прошептал что-то невнятное.

— Эй, ребята! — крикнул Джума склонившимся над расщелиной джигитам. — Это Бегенч! Позовите Атаназара, слышите?

Узнав, что нашелся Бегенч, Атаназар сам спустился в расщелину и склонился над другом. С острой жалостью вглядывался он в постаревшие, заострившиеся черты совсем недавно цветущего юношеского лица. Сейчас оно даже отдаленно не походило на то веселое, жизнерадостное лицо парня, собирающегося впервые в жизни обнять свою молодую жену, каким оно было у Бегенча в памятный день свадьбы. Его сплошь избороздили глубокие морщины страданья, которых не скрывала беспорядочная щетина давно не бритой бороды. Глазницы чернели провалами. Обметанные серые губы с хрипом всасывали воздух. Скулы торчали острыми углами.

Джума с глубоким состраданием разглядывал товарища. Внезапно взгляд его упал на левую руку Бегенча — и сердце Джумы екнуло и оборвалось: все пальцы были безжалостно обрублены, лишь культя мизинца торчала, как только что перевязанная пуповина.

Атаназар поднялся с корточек и крикнул наверх:

— Еще одну веревку спустите! И ковер, что в шатре лежит, киньте сюда!

Через минуту старый иранский ковер, на котором не удалось доспать эту ночь Тачбахш-хану, полетел в расщелину. Атаназар расстелил его, с помощью Джумы осторожно уложил Бегенча, обвязал эту своеобразную люльку двумя веревками и крикнул, чтобы поднимали, да поосторожнее, не дергали.

Выбравшись из расщелины, сам, Атаназар велел Джуме взять с собой несколько джигитов и отвезти Бегенча в Хаджиговшан, а заодно отправить туда пленных кизылбашей, которым для верности связали за спиной руки, и оружие, захваченное этой ночью, А сам с остальными джигитами поскакал в сторону Чагыллы.

Сердар Аннатувак не подоспел вовремя, и Мяти-пальвану пришлось туго. Если бы сражение началось не перед вечером, а рано утром, Абдулмеджит-хан, возможно, в тот же день овладел бы Хаджиговшаном. Но солнце село, и сарбазы вложили сабли в ножны. Осторожный Абдулмеджит-хан решил следовать поговорке: "Будешь в темноте идти — споткнешься", — и остановил коня, когда стемнело. Он решил продолжить сражение на рассвете. Спешить было некуда. Чагыллы он занял сходу, а до Хаджиговшана тянулось ровное поле. Кроме того, ополчение оказалось даже слабее, чем хан предполагал, а он никогда не склонен был считать туркмен достаточно серьезным противником. Он полагал, что завтра вместе с утренним солнцем выйдет к окраинам Хаджиговшана.

Но хан ошибся.

Воспользовавшись передышкой, Мяти-пальван послал гонца в Хаджиговшан — сообщить, что положение тяжелое и, если к рассвету не подойдет сердар Аннатувак, сдержать кизылбашей будет невозможно. Одновременно два всадника поскакали к Атреку: поторопить сердара.