Клыч Кулиев - Махтумкули

А Довлетмамед держался молодцом — наставлял Абдуллу с уверенностью человека, которому ведомо грядущее:

— Возвращайся живым и невредимым, сынок. Пусть тебе покровительствует аллах, пусть удачу расстелит судьба под копыта ваших коней. Мы будем ждать.

Ждать… Что еще остается? Совсем недавно женил он своего первенца, предвкушал удовольствие порадоваться внукам, ибо не один внук должен был появиться на свет — здоров Абдулла, как инер [19] Инер — порода сильных верблюдов, символ мощи. , могуч, сила из него выпирает. А теперь вот — расставанье. Кто его ожидал, поход этот? Кому он на руку? Чьи интересы заключены в опасном рейде самого цвета хаджиговшанских джигитов?

— Счастливо оставаться, люди!.. Призывайте милость аллаха!

Всадники тронули коней. Они не мчались галопом, они поехали совсем неторопливой рысью. Но через малое, очень малое время топот конских копыт погас в ущелье Карабалкан.

Село притихло, затаилось. Замедлился жизненный ритм, тягостное уныние витало в воздухе. Каждый ждал вестей с кандагарской дороги: джигиты преодолели такую-то гору… джигиты достигли такой-то местности…

Любая весть летела птицей, передавалась из уст в уста. Казалось бы на первый взгляд не было причин для уныния — вести приходили добрые. Но люди были недоверчивы, они разучились безраздумно доверять хорошему, и тревога прочно поселилась в Хаджиговшане. Люди старались побольше спать, поменьше бодрствовать, чтобы хоть во сне, хоть временно избавиться от тягучей обязанности ожидания, от докучливых мыслей.

Махтумкули почти безвылазно сидел дома. На последней встрече с Менгли он отдал ей новые стихи. Свидание было невеселым — Менгли ни разу не улыбнулась и даже не высказала добрых пожеланий на дальний путь. Она твердила лишь одно: «Не уезжай! Я боюсь!..» О причине страха не говорила, но и без того было ясно: боится, что родители не устоят перед выгодной сделкой. Махтумкули сам опасался этого, но не видел реальной возможности изменить соотношение сил. Очень хотелось верить в доброту рока и Менгли внушить такую же веру, потому что иного не оставалось.

Совершив последнюю, пятую по счету молитву, Довлетмамед решил заглянуть к сыну. Явное нежелание Махтумкули ехать в Хиву было связано с его сердечными делами. Об этом с ахами и вздохами опять говорила жена, пересказывая то, что слышала от людей. Довлетмамед не перебивал ее, а потом молча ушел. Что было говорить? Он тоже не обладал возможностями помочь сыну. Сейчас вообще не до свадеб, а если и думать о них, то сперва он обязан женить среднего сына, а потом уж младшего. Так заведено издревле, и не ему, Довлетмамеду, ревнителю обычаев и законов, нарушать их.

Он уселся, протянутую сыном подушку положил на колени, взял обтянутую бархатом книгу и долго сидел задумавшись, не отрывая взгляда от каллиграфически написанных строк. Потом закрыл книгу и положил ее на место, любовно погладив пальцами изрядно потертую обложку. Он был диван Сейида Имадеддина Несими [20] Несими — наст. имя Сейид Имадеддин (1369–1417), азербайджанский поэт, в газелях воспевал земные радости и преклонялся перед разумом человека. За богохульство с него с живого содрали кожу. . Довлетмамед приобрел ее давно, в Бухаре, много раз перечитывал от корки до корки. Вот и Махтумкули интересуется сочинениями вольнодумца-мученика. Уже не собирается ли взять книгу с собой, в Хиву?

— Собираешься Несими взять с собой, сынок?

— Нет, — покосился на книгу Махтумкули, — не собираюсь. Но Несими — необыкновенный поэт, много мыслей рождается, когда читаешь его.

— Несими умный поэт, — не сразу отозвался Довлетмамед, — да судьба изменила бедняге.

— В этом не он виноват. — Махтумкули подождал вопроса: «Кого же в таком случае винить?», не дождался и продолжал: — Его соперниками были властители… «милосердные и гуманные» властители, не так ли, отец? Кто кроме них мог пойти на подобное зверство — содрать кожу с живого человека?

Довлетмамед машинально кивал головой. Он знал, что учащиеся медресе и в Бухаре, и в Хиве заводят диспуты о подвижнической жизни Несими, некоторые даже считают его примером борца за торжество истины, тяготеют к его философии. Такие рискованные беседы в воинствующей ортодоксальности Хивы могут привести к несчастью. Хотелось остеречь сына, предупредить, что в случае если речь зайдет о таком сложном вопросе, как трагическая судьба Несими, надо вести себя осмотрительно, не увлекаться горячкой диспута, не болтнуть лишнего. А лучше всего вообще в стороне от подобных разговоров держаться.