Ефим Черняк - Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

Если верить мемуаристам, то, убеждая д’Эона исполнить приказ короля, новый министр иностранных дел герцог Эгуийон писал, что все прежние победы драгунского капитана в дипломатии и на поле битвы, если они принадлежат мужчине, не прославят его. Иное дело, если все это подвиги женщины: «Никому не известный как мужчина, Вы сделаетесь знаменитой женщиной… Шевалье! Его величество предоставил Вам патент на чин лейтенанта, а потом капитана драгунов. То, что король ныне желает предоставить Вам, является патентом на бессмертие». Эти ли аргументы или сопровождавший их звон золота оказали свое действие. Еще не скинув драгунский мундир, бравый капитан при встрече с секретарем французского посольства поспешил сообщить: «Я — женщина!»

Английский парламент, согласно известной пословице, может все, кроме того, чтобы превратить мужчину в женщину. Французской разведке удался и этот эксперимент. Но все же есть документы, свидетельствующие, что по крайней мере инициатива принадлежала самому д’Эону. Возможно, идея возникла у него в связи с тем, что слух о том, будто он женщина, давно гулял по Лондону (вероятно, отзвук петербургских похождений «девицы де Бомон»), что полемика по этому вопросу проникла в печать и даже заключались пари на сей счет. Враги обвиняли кавалера, что он сам — через подставных лиц, разумеется, — участвовал в этих пари. Д’Эон, конечно, с благородным негодованием отвергал обвинение. Некоторые благосклонные к д’Эону историки и поныне передают версию, будто он был любовником английской королевы и, будучи застигнутым в ее покоях, решил не ставить под сомнение законность наследника престола и обрек себя на ношение женского наряда. Остряки сравнивали д’Эона… с Жанной д’Арк. А Вольтер даже иронически заметил: «Наши нравы явно смягчились. Д’Эон — это орлеанская девственница, которую не сожгли на костре».

Мысль о ношении женского костюма укрепилась у авантюриста, видимо, тогда, когда он убедился в беспочвенности своих надежд на возобновление дипломатической карьеры и обдумывал способы подольше сохранить свою дешевую, но выгбдную популярность. Кавалер неоднократно жаловался на стеснительность для него женского наряда, уверял, что быстро устает от хождения в дамских туфлях, и просил разрешения надевать этот наряд только по воскресеньям (в чем ему было отказано). Однако возможно, что жалобы носили демонстративный характер и также преследовали цель дать пишу для скандальной хроники. В то же самое время д’Эон писал о себе изумленному графу де Бролье, много лет отлично знавшему своего агента, «как о самой несчастной из женщин». В других письмах бывший драгунский капитан обыгрывал тему о непорочности своей девичьей чести, которую он сохранил, несмотря на все превратности военной жизни. С самым серьезным видом д’Эон сегодня клялся, что намерен стать монахиней, чтобы завтра ошеломить своих собеседников утверждением, будто решил сражаться в рядах английских войск против восставших колонистов в Северной Америке. Бомарше, встречавшийся с д’Эоном в Лондоне, писал, что девица де Бомон очень небрежно бреется и отпускает остроты, от которых покраснел бы даже немецкий ландскнехт.

Шли годы… Незадолго до смерти Людовика XV последовал новый скандал с «секретом короля» — французские власти арестовали двух агентов графа де Бролье — Фавье и Дюмурье. Их приговорили к нескольким месяцам тюрьмы. Когда в 1774 году Людовик XV умер, «секрет короля» стал секретом полишинеля. Правительство Людовика XVI занялось вопросом об агентах «секрета» и, конечно, о д’Эоне, получавшем (с точки зрения властей) огромную, ничем не заслуженную пенсию, а по его собственному мнению — жалкую подачку за его верность и тяжкие испытания. Министр иностранных дел Верженн потребовал от д’Эона в обмен на гарантию продолжения уплаты пенсии, чтобы тот выдал наиболее ценные секретные бумаги, которые заботливо им сохранялись, и вернулся во Францию. В качестве тайного агента для переговоров с д’Эоном в Лондон прибыл маркиз де Прюнево. Однако д’Эон выдвинул совершенно фантастические требования — уплаты ему капитанского жалованья за 15 лет, проведенных в Лондоне, возмещения всех понесенных им расходов за время нахождения в британской столице. Он требовал даже круглую сумму за все не принятые им подарки от различных лиц, которые якобы ему предлагались во время нахождения на государственной службе… Одним словом, четверть миллиона ливров. В Париже были в ярости, но переговоры не прервали. Их доверили на этот раз вести Бомарше, который, как мы знаем, уже раньше ездил в Лондон с аналогичным поручением умиротворить Моранда. В конце концов после долгой торговли соглашение было достигнуто. Д’Эону была сохранена пенсия и сделаны другие уступки, но взамен его обязали по-прежнему носить женское платье. Д’Эон отомстил автору «Севильского цирюльника» за этот последний пункт, разыгрывая фарсовую «влюбленность» к Бомарше. «Все сообщают мне, — писал тот в ярости Верженну, — что эта сумасшедшая дама влюбилась в меня. Какой дьявол мог предполагать, что с целью верно служить королю я должен буду превратиться в галантного рыцаря драгунского капитана?» Однако никакое негодование не воспрепятствовало прославленному драматургу стать героем малоприличных любительских спектаклей, которые ставились во многих парижских домах.