Ефим Черняк - Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

В этих условиях причины, по которым он в ряде случаев должен был продолжать мистификацию, оставаясь в женском платье, становятся не всегда понятными. Наименьший вес при этом имеют заявления самого д’Эона, надо признаться, не отличавшегося твердостью во мнении, к какому полу он принадлежал. Некоторые французские исследователи на этом основании даже делают вывод о «женском» непостоянстве взглядов, но мы убедимся, что в этом непостоянстве была система.

Если верить мемуарам д’Эона (а им и их издателю вряд ли можно доверять хоть в чем-нибудь), он однажды шутки ради явился на придворный бал в женском костюме, и это переодевание понравилось Людовику XV. Однако откуда у короля возникла шальная мысль посылать д’Эона в женском платье в Россию, так и остается загадкой. Ясно лишь, что этот французский разведчик нисколько не собирался в духе героев модных тогда плутовских романов проникать переодетым в женский монастырь или мусульманский гарем. Новоиспеченной девице, разумеется, по положению вещей было неразумно злоупотреблять кокетством. Наоборот, приходилось принимать робкий, застенчивый вид, чтобы не подпускать близко ретивых поклонников. Это было не очень удобно, но считалось, что в таком наряде д’Эону будет легче втереться в круг приближенных императрицы Елизаветы Петровны и нашептывать ей веши, годные «секрету короля».

д'Эон (в мундире и в женском наряде)

Надо заметить, между прочим, что руководитель «секрета» принц Конти имел и собственные галантные планы. Именно поэтому он довольно щедро за личный счет снабдил д’Эона роскошными женскими туалетами. Честолюбивый принц собирался ни больше и ни меньше как предложить себя в супруги царице, а если это дело не выгорит, то просить, чтобы Елизавета предоставила ему, Конти, командование русскими войсками или уж, совсем на худой конец, посадила его на престол какого-либо княжества, например Курляндии. (О своих планах заделаться также польским королем Конти предпочитал пока помалкивать.) Скажем заранее, что из всех этих планов, конечно, ничего не вышло. А несколько позже русский посол уже сообщал из Парижа о раздорах принца с маркизой Помпадур: «Конти с Помпадуршей был в великой ссоре». После ссоры принцу, понятно, пришлось расстаться и с «секретом короля».

Но случилось это, повторяем, позднее, а пока Конти условился с Дугласом и д’Эоном о шифре. Самому Дугласу разрешалось отправить из Петербурга только одно письмо. Поскольку он должен был демонстрировать интерес к торговле мехами, то и шифр был составлен соответствующим образом. Так, усиление австрийской партии должно было обозначаться как «рысь в цене» (под рысью подразумевался канцлер А. П. Бестужев-Рюмин), а при ослаблении его влияния следовало сообщить, что «соболь падает в цене»; «горностай в ходу» — означало преобладание противников австрийской партии; «черно-бурой лисицей» именовался английский посол. Собственно говоря, для того чтобы «черно-бурая лисица» не пронюхала ни о чем, и составлялся прежде всего этот код.

Но он был не единственным. Явившись на тайное свидание с вице-канцлером М. И. Воронцовым, которого считали сторонником улучшения отношений с Францией, новоявленная мадемуазель де Бомон была буквально нашпигована шифрами и тайными бумагами. При ней была книга Монтескье «Дух законов». В кожаном переплете этой книги, предназначавшейся для Елизаветы, были вложены секретные письма Людовика XV. В подошве башмака оборотистая девица носила ключ от шифрованной переписки. Наконец, в корсете было зашито полномочие на ведение переговоров.

Конечно, не стоит переоценивать роль, сыгранную новоявленной «чтицей императрицы», которой, похоже, устроился ловкий авантюрист. Недаром некоторые серьезные исследователи, и среди них Вандаль и Рамбо, отрицали достоверность всей этой истории в целом и утверждали, что д’Эон появился в Петербурге лишь в 1756 году. Напротив, Гайярде, Бутарик, а из авторов новейших работ — А. Франу, А. Кастело не сомневались в ее правдивости. (Намеки на поездку «Лии де Бомон» встречаются в корреспонденции французского дипломата Л’Опиталя и в письме самого Людовика XV от 4 августа 1763 года, адресованном д’Эону.) Миссия Дугласа и д’Эона удалась, конечно, больше всего потому, что у самих руководителей русской политики появились серьезные основания для сближения с Версалем. Вернувшись на короткое время в Париж, д’Эон снова отправился в Петербург уже в качестве секретаря посольства (поверенным в делах стал Дуглас). Д’Эон продолжал некоторое время служить посредником между обоими дворами даже после того, как в 1757 году в Петербург прибыл официальный французский посол маршал де Л’Опиталь. Когда же после ссоры с «Помпадуршей» Конти был заменен другими лицами (Терсье и Моненом), д’Эон получил новые шифры, и переписка не прекращалась.