Нелли Савенкова - Самоборец

Стряпуха поманила рыбника:

— Сюда… сюда несите.

Данила вознамерился было помочь, но Иваниха его отослала:

— Они тут без тебя управятся. Ступай, хозяйка ждет. Да гляди, молоко не расплескай!

Семеня к поварне, согнувшись под тяжестью короба и кряхтя, Фомка сообщил:

— Слышь-ка, Федосей… У меня ить дочь появилась.

Рыбник молчал и громко сопел. Фомка, посчитав, что тот не расслышал, повторил взахлеб:

— Ты, Федосей, слыхал ли? Сказываю, дочь у меня.

— Угу, — буркнул рыбник, решив, что Фомка повредился умом.

Едва короб внесли в поварню и поставили в угол, Федосей сбежал, не обращая внимания на что-то толковавшую ему стряпуху. Фомка остался с Иванихой и уж в ее лице нашел благодарную слушательницу. Она не только заставила его дважды поведать про подкидыша, переспрашивая да уточняя, но и вызнала о решении Акулины оставить младенца у себя.

Довольный собственной значимостью, распарившись в духоте поварни, Фомка расслабился и, кивнув на короб с рыбой, сведал:

— Чего, никак пировать ладитесь?

— Ну да, ладимся, — ворчливо подтвердила стряпуха, помешивая в котле. — Успеть бы к вечеру!.. А Никита Кузьмич уж с ранья празднует, варничных потчует.

Фомка насторожился:

— На промысле?

— А где же еще? Помоги-ка…

Фомка пособил переставить котел и заторопился:

— Ну, так я побег? Надобность у меня… Раскудрит ее в туды!..

Иваниха тяжело опустилась на скамью, отдуваясь и отирая передником потное лицо:

— Ась?.. Ступай, ступай, Фома, с Богом.

Фомка опрометью, не разбирая дороги, вылетел из никитинского двора и устремился к варницам, пыхавшим паром на другом берегу Усолки. И как же он не помыслил! Коль дите народилось, Никита обязательно угостит своих работных! То ж опосля будут родины — званый пир… Ну, а сразу-то, сразу — своим варничным поднесет… Эх, Фома, дурная голова, сколь времени потерял! Поди ить, выхлебали все? От столь горестной мысли Фомка припустил быстрее. Издали, еще с моста, углядел он немалое оживление возле одной из Никитиных варниц.

Никита, могутный, статный мужик с саженными плечами, уже изрядно захмелев, по-ребячьи радостно тыкал в грудь каждого вновь прибывающего и кричал:

— Сын у меня! Ей-богу, сын!.. Гуляй, народ! Веселись! Сын!.. — при этом черпал ковшом из полупустого бочонка и совал очередному поздравителю.

Рядом с ним переминался с ноги на ногу тщедушный, чисто одетый мужичок. Всякий раз, когда Никита нырял ковшом в бочонок, дергал его за рукав:

— Записать бы надобно, Никита Кузьмич, оплатить…

— Цыть ты, кочерыжка корчемная! Не стой над душой! — отмахивался от него солевар. — Отдам, вот те крест, отдам! Как весь бочонок опростаем, за все и отдам…

— Так ить набегут на дармовое-то! Вон — Фомка пылит, за ним еще появятся… Одним бочонком не обойдешься! А вино-то немалых денег стоит… Жалко мужичкам спаивать! Наместника бы угостил, кабы он приехал, еще кого не из простых… А, Никита Кузьмич? Родины-то станешь праздновать?

— Всем хватит! У тебя, я чай, припасено немало.

— Чего ж, все запасы разом и спустить? И кому?! О-ох…

— Не страдай! Не обижу! Сполна рассчитаюсь! — хлопнул его по плечу Никита, да так, что корчмарь скривился от боли. — Гуляй, крещены души! Сын у меня! Слышь, Семен, ты б еще две носаточки вина принес, про запас: народ-то прибывает, а в бочонке, вишь, на донышке.

— Может, все ж таки бражки? Хватит с них вина.

— Вина, сказываю. Вина! Мой сын того стоит!

— О-хо-хо… Обошлись бы и бражкой, — остался корчмарь при своем соображении.

Отобрав, на его взгляд, более трезвых мужиков, Семен позвал их с собою — принести еще вина. На ходу прикидывал, сколько можно с Никиты получить сверху. «Так и дал я тебе две носаточки романеи… Как же! Одной обойдетесь… Да, пожалуй, не хватит одной-то: два ведра маловато на эдакую ораву… А ежели водой развести?..»

Пока корчмарь, отходя, размышлял, как бы обмишурить Никиту, да подсчитывал в уме возможную прибыль, к счастливому отцу приблизился невысокий мужичок с окладистой бородой и хитрыми зенками — тоже солевар, сосед по промыслу, Васюк Александров.

— Слышь-ка, Никита. Не рано ль ликуешь? А ну как Аверьян объявится?

— С того света, что ль? — отмахнулся Никита широкой ладонью. — Оттоле еще никто не объявлялся.

— Вольно ж тебе верить в гибель Аверьянову, а бездыханным-то его никто не видел, — не унимался Васюк. — Может, сам Аверьян так все изладил, чтоб сгинувшим считали?

— Живой не живой, мне-то что с того? — помрачнел Никита, утрачивая веселость, будто в решете ее пронес. — Аль ты чего ведаешь? — он угрожающе двинулся на товарища.