Стефан Цвейг - Вальтер Ратенау

И так же трагичный, прозорливый, с полным пониманием тщетности своих усилий, честный и сознающий свой долг, Вальтер Ратенау вскоре после крушения [16] Автор допускает неточность: министром иностранных дел Ратенау стал в феврале 1922 года. занял не очень-то соблазнительный пост министра раздавленной империи. Не тщеславие, как полагали многие уговаривавшие его занять это место, заставило его согласиться, а суровая решимость исполнить свой долг по отношению к самому себе, наконец, по отношению к задаче, взяться за которую никто другой не смог бы. Еще одной причиной было желание испытать свои чудовищные, до сих пор никогда полностью не использованные силы. Ратенау знал, что его ожидает: убийцы Эрцбергера [17] Маттиас Эрцбергер (1875–1921) — германский политический деятель. В октябре 1918 года вошел в правительство, возглавил делегацию по переговорам о перемирии с Антантой, в ноябре 1918 года подписал от имени Германии Компьенское перемирие. В 1919–1920 годах — министр финансов. Убит офицерами-националистами за приверженность политике выполнения условий Версальского договора. были хорошо защищены своими мюнхенскими товарищами, и каждый преемник Эрцбергера был молчаливо предупрежден о своей судьбе; он знал, что в современной Германии политическая деятельность, да еще на одном из самых высоких постов, ему, еврею, категорически противопоказана. Однако любая, даже кажущаяся уступчивость могла быть преступной по отношению к государству; хорошо известны были Ратенау истерическая политика Франции и подстрекательства бряцающих оружием изолгавшихся пангерманских кругов [18] Имеются в виду члены Пангерманского союза (1891–1939) — организации немецких националистов и шовинистов. . Ему все это было хорошо известно, известен был, вероятно, и конец, который его ожидал, и тем не менее, трагически зная все это, он все же занял пост, указанный ему судьбой.

В эти дни Ратенау действительно нашел применение своим силам, нашел истинного противника своему исполинскому духу — всемирную историю Впервые свою энергию, свою волю, свои способности он мог приложить не к коммерческой деятельности, не к литературе, а к решению задач всемирно-исторического значения. И редко одному человеку в подобное переломное время удавалось сделать так много. Участники Генуэзской конференции с восхищением рассказывали о его героических усилиях, о том, как он, представитель враждебного чуть ли не всему миру государства, заставил всех политических деятелей Европы относиться к себе с глубоким уважением. Энергия его духа имела масштабы Наполеона: он ехал из Германии в Париж, провел в вагоне 58 часов, работал в пути, в Париже прослушал почту, переоделся, нанес два визита и, появившись без малейших следов усталости в зале заседаний, произнес речь, продолжавшуюся два или три часа. Когда приступили к обсуждению его речи, начался перекрестный огонь технических вопросов, ответы на которые требовали от Ратенау максимальной собранности, концентрации знаний, силы воли. Многочисленные хорошо подготовленные представители английской, французской, итальянской делегаций задавали ему, неподготовленному, десятки вопросов на своих языках. Он тотчас же, не нуждаясь ни в каких справках, отвечал каждому на его языке. Это продолжалось несколько часов, он будто играл в Rosselsprung [19] Rosselsprung ( нем. ) — в шахматах ход конем, здесь игра, кроссворд, решаемый с помощью хода конем. , выдавая ответы один за другим. К концу заседания все присутствовавшие на нем смотрели на Ратенау с благоговением и искренним восхищением, признавая превосходство своего противника. Впервые за последние десятилетия иностранные государства вновь выразили свое уважение немецкому государственному деятелю, впервые после Бисмарка личность немецкого дипломата произвела на них сильное впечатление. В заключительном выступлении на конференции, в своей великолепной речи, произнесенной в пасхальный день, — как раз в это время на его родине гимназисты на каникулах готовили его убийство — он призывал к разуму, со всей страстностью трагической убежденности формулировал идею согласия в Европе и закончил выступление словами Петрарки «Pace! Pace!» [20] Pace ( итал. ) — мир.

Его смерть была быстрой и прекрасной. Недалекие юноши, полагавшие, что спровоцированным преступными силами «героическим» поступком они служат германской идее, непроизвольно действовали в соответствии с глубочайшим смыслом судьбы Вальтера Ратенау, ибо жертва, которую он принес своей родине, оказалась зримой. Судьбы исторических личностей не следует рассматривать с сентиментальной точки зрения, не надо желать этим людям долгой жизни и спокойной смерти в своей кровати, как обыватель — бравому отцу семейства. Истинная судьба таких людей — не личная, а историческая, вневременная, она укладывается в немногие великие мгновения. Самое большое, что, по мысли Шопенгауэра, дано подобным характерам, это героическая жизнь. И Вальтер Ратенау своей смертью также достиг этого последнего, этого наивысшего предела. Только час на сцене мировой истории был дан ему, и он его прекрасно использовал. И там, где короткое, слишком короткое время существовал этот человек, перед мысленным взором поколений постоянно будет возвышаться образ большой исторической личности. Никогда он не был более велик, чем в своей смерти, никогда более зримым, чем сейчас, на временном расстоянии: плач о нем — это одновременно плач о немецкой судьбе, в решающий час отвергшей его огромную энергию духа и вновь скатившейся в прежний, роковой для нее хаос, в странную беспомощность своей упрямо нереальной и поэтому вечно недейственной политики.