Владимир Щербак - Журба [Повесть о хорошем человеке]

— Присматриваюсь я к тебе, Журба, присматриваюсь — никак не могу понять, что ты за человек!

— Человек как человек! — буркнул Иван. — Чего надо-то?

Вдвоем они смотрелись как воробей с петухом.

— Чего ты лебезишь перед халдеями, чего лезешь в первачи?

— Ни перед кем я не лебежу… не лебезю… и никуда не лезу. Я хочу учиться и учусь.

— А все вокруг пусть горит синим пламенем? — сощурился Степан. — Пусть наши солдаты гибнут на фронте? Пусть их семьи дохнут с голоду? Пусть хлопцы — твои ровесники — на цемзаводе, на Свиягинском лесопильном, на Нововладимировском скипидарном работают по 12–14 часов? Пусть?!

— Я тоже, между прочим, не буржуй! — вспыхнул Иван.

— Вот именно! — подхватил Сологуб. — Ты сын рабочего, внук крестьянина, поэтому не имеешь права оставаться в стороне от классовой битвы. Кстати, вспомни, кто тебе помог поступить в семинарию? Народ! А если буржуи обратно посадят царя на престол, что с тобой будет? Молчишь? — Сологуб заметил, что Журба поник головой, и смягчил тон. — Я ведь тоже хочу учиться, и мы обязательно будем учиться, но сначала наведем в стране порядок. Понял?

— Не очень, — честно признался Иван.

— Ладно, поймешь еще. Я тоже не в одночасье понял. На-ка вот, почитай для начала. — Степан протянул ему довольно засаленную книжицу, на обложке которой с трудом прочитывалось: «Пауки и мухи».

— Это что, про насекомых?

— Сам ты насекомый! Про капиталистов и рабочих. Это азбука революционера!

Через несколько дней Журба вернул книжицу Сологубу и на вопрос: «Ну как?» — молча покачал головой.

— Не понял или не понравилось?

— Не понравилось.

— Дать что-нибудь другое?

— В этом же роде?

— Да.

— Не надо. Я сейчас читаю «Войну и мир». Вот это вещь!

— Ну и читай своего графа! Эх ты… слепой щенок!

«Союзники» надолго отстали от Ивана. Между тем в затерянный на просторах Дальнего Востока уездный городок одна за другой врывались, подобно тайфунам, вести, прекрасные и грозные. В Питере произошла еще одна революция! К власти пришли Советы! В Приморье началась интервенция!

…Многие русские города гордятся тем, что на их землю никогда не ступала нога иноземного солдата. Владивосток же на пятьдесят восьмом году своего существования — возраст для города почти младенческий — испытал нашествие войск двунадесяти, как говаривали в старину, стран.

Сначала они вошли в воды Владивостока — в бухту Золотой Рог. «На мирно голубевший рейд был, как перчатка, кинут крейсер», — писал в те дни молодой приморский поэт Коля Асеев. Таких «перчаток» — вызовов — в восемнадцатом году и позже интервенты накидали на акваторию бухты немало: американский крейсер «Бруклин», японские «Ивами» и «Асахи», английский «Суффолк», итальянский «Витторе Эммануил», французский «Жанна д’Арк» и прочие греки и румыны…

Сам Владивосток тоже напоминал корабль, громадный океанский лайнер, лежащий в дрейфе: его мачтами были сопки Тигровая и Орлиная, надстройками — дома по их склонам, а ватерлинией — Светланская улица, тянущаяся по-над бухтой Золотой Рог. И этот красавец-корабль чуть ли не ежедневно брали на абордаж чужеземные пираты.

Гудели судовые гудки, громыхали якорные цепи, посвистывали паровые лебедки, и на причалы волна за волной обрушивались десанты. Слышались разноязыкие команды, мелькали разноцветные лица и знамена. Походными колоннами под грохот барабанов шли незваные заморские гости по главной улице города. Подкованные сапоги высекали из дикого булыжника бледные искры. Задумчивые першероны тянули орудия, полевые кухни и фуры с армейским добром.

Узкие тротуары были забиты народом. В толпе говорили о том, что японцы, высадившиеся во Владивостоке первыми, сделали это для того, чтобы защитить своих подданных, проживающих в городе, потому что в конторе некоего Исидо (или как там его?) неизвестными были убиты два клерка, но скорее всего это сделали сами японцы, точнее, ихние спецслужбы, чтобы создать предлог для интервенции; велись и другие подобные разговоры. Горожане — одни с громогласной радостью, другие с угрюмым молчанием, третьи с недоумением — смотрели на этот странный парад завоевателей, с которыми никто не воевал. Появление каждой колонны сопровождалось репликами и комментариями зевак.

— Гляньте, ребята: нипонцы! Экие махонькие!

— Эти махонькие уже один раз набили нам морду! В пятом году.

Четким мелким шагом, остекленело глядя перед собой, шли низкорослые солдаты в мундирах цвета хаки, с поперечными красными погончиками, в фуражках с желтыми околышами, в тяжелых ботинках с обмотками. Винтовки с примкнутыми штыками они несли на плече.