Владимир Стрельцов - Приговоренные ко тьме

— Ваше высочество! Велико могущество и гнев Господа нашего, который подарил славу твоему оружию в эту ночь! Ты взял то, что хотел и мог! Пощади же рабов Христа, в действиях своих уже ни в чем не способных противиться тебе. Равно и Людовик, король наш, уже тоже не может оказать тебе сопротивления. Так какая прибыль тебе от смерти его? Что выиграешь ты, уже и так победив? А пощадив нашего короля, ты подтвердишь все легенды, слагаемые о милосердии твоем, об отваге и одновременно смиренности твоей, об…

— Неужели ты думаешь, низкий раб, что благородного императора Людовика, пусть и потерпевшего сегодня поражение, будет ожидать казнь, как какого-нибудь последнего плебея? Я победил и благодарю Господа за столь желанный для меня подарок Небес! Но надо и в минуту триумфа, и в минуту горечи поражения, прежде всего, оставаться верным слугой Господа нашего Иисуса Христа, который велел нам прощать врагов наших, и посему заявляю тебе, что жизни твоего господина ничто не угрожает!

— Он в церкви Святого Петра, великий король! За алтарем! — проскулил слуга Людовика и спешно пополз в гущу таких же, как он, скрученных пленников, устрашась своих признательных слов и пуще прежнего переживая за своего сеньора.

Беренгарий не мог упустить эффектной возможности самому пленить своего врага. В считанные мгновения он оказался на ступенях церкви. Его сопровождали Адальберт, Иоанн и двое стражников. Пройдя по главному нефу и немного не дойдя до алтаря, Беренгарий тяжело опустился на скамью для прихожан.

— Людовик, король Нижней Бургундии и Прованса, называющий себя императором франков, имейте последнее мужество предстать перед нами и ответить за деяния свои!

Молчание.

— Людовик, не заставляйте меня усугублять ваш позор и прилюдно вытаскивать вас за шиворот из-за алтаря в храме Господнем!

Послышался тяжелый вздох, шелест одежды и за алтарем возник униженный и дрожащий Людовик. Не поднимая глаз, он подошел к Беренгарию и смиренно опустился перед ним на колени.

— Не приличествует императору, даже проигравшему войну, стоять на коленях перед… всего лишь королем, — укоризненным тоном произнес Беренгарий, смакуя каждый миг своей победы. Приняв вид величественный, он заговорил, стараясь придавать своим словам необычайную пафосность:

— Твое падение, Людовик, свидетельство несокрушимой и всепроникающей воли Господа нашего, пред которой не устоит никакая сила оружия человеческого. Твое войско было обширно, Людовик, твои воины были смелы и дерзки, но вот ты сейчас, передо мной, жалкий и испуганный, и целиком в моей власти! Самонадеянно думать, что можно все решить силой оружия, ты сам увидел, что твое оружие ничто перед волею нашего Отца!

— Или перед предательством, — тихо молвил Людовик, искоса бросив взгляд на Адальберта.

— Предательством? — громко и насмешливо переспросил того Беренгарий, — предательством? Вам ли, Людовик, рассуждать о предательстве, вам ли укорять кого-либо в подобных деяниях, когда вы сами нарушили слова собственной клятвы, принесенной мне три года назад на берегу той же самой реки, что течет у нас сейчас под ногами?

Он достал из-за пазухи пергаментный свиток и сунул его под нос Людовику.

— Зачем, скажите, я, милостью Господа повелитель здешних земель, носил все время с собой, как мощи святых, этот свиток с вашей клятвой? Какая цена всем словам, начертанным здесь, после всего того, что вы совершили? Клянусь всем Небесным воинством, я не буду более столь наивным и милосердным к вам! Скажите, благородный граф и вы, ваше преподобие, — обратился он к Адальберту и Иоанну, — какого наказания заслуживает клятвопреступник Людовик?

— Вы сами, ваше высочество, назвали главной виной Людовика совершенное им клятвопреступление. Такое наказывается смертью отступника, хотя я, как христианин, не имею права требовать казни себе подобного, — лицемерно заявил Адальберт.

— Слова графа Адальберта были бы исчерпывающими, если бы речь не шла об императоре, коронованном и помазанном самим наследником Святого Петра, папой римским Бенедиктом, ныне сидящим одесную Господа, — спокойно заметил Иоанн.

— Меня не остановило бы даже это, отец Иоанн, но знайте, Людовик, что жизнью своей вы будете обязаны самому последнему рабу своему, имени которого я не удосужился даже спросить, но клятвенно заверил его, что подарю вам жизнь. Этот ваш раб поистине достоин самой высокой вашей награды, но я, зная скупость вашу, не удивлюсь, если он будет обойден, а потому прошу у вас разрешения его мне уступить. Я дорожу такими людьми!