Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Вдова военного преступника

— Генрих, не надо…

— Нет, дай мне договорить. Я ведь тебя совсем не виню, Аннализа. Если уж быть совсем откровенным, я себя во всём виню. Это я тебя во всё это втянул. Это из-за меня тебе приходится каждый день жизнью рисковать, работая на разведку; это из-за меня ты связалась с РСХА и со всеми этими людьми, из-за меня тебе пришлось увидеть лагеря, гетто, допросы и все остальные ужасы. Всё из-за меня. И это я сам имел глупость согласиться с Ингрид, что тебе стоит завязать дружбу с Кальтенбруннером ради новой информации. Я сам тебя в его руки толкнул. Надо было думать, на кой чёрт она мне была нужна эта информация…как будто это важнее моей собственной жены… Всё моя вина.

— Нет, Генрих, не говори так! — Снова утирая набежавшие слёзы, я обняла его лицо ладонями. — Это вовсе не твоя вина, и ни на что ты меня не толкал. Это всё я, я ужасная и совершенно тебя не стоящая жена, это мне прощения просить нужно, а не тебе…

— Ну что ты такое говоришь? — Генрих нежно смахнул слезинки с моих щёк. — Ты — ангел, Аннализа; я никогда не встречал девушку, которая с такой храбростью рисковала бы собой ради других. Ты как никто другой заслуживаешь счастья. Пусть даже и с кем-то другим.

— Генрих, пожалуйста, не говори так…

— Хочешь, я дам тебе развод? — Спросил он с такой добротой и пониманием в голосе, что я ещё сильнее разрыдалась. — Хочешь быть с ним? Я знаю, что он тоже с женой разведётся ради тебя. И тогда вы сможете жить вместе… И будете счастливы.

— Но я с тобой тоже была счастлива, Генрих! Я не хочу всё это вот так взять и выбросить, все эти годы, что мы были вместе. Я знаю, что не имею права просить об этом, но не бросай меня, пожалуйста…

— Я вовсе тебя не бросаю, глупышка. Я тебя отпускаю, чтобы ты могла быть с тем, кого ты любишь.

— Но я тебя люблю, Генрих!

— Но его любишь всё-таки больше.

— Нет, вовсе нет… Не знаю я, я так во всём запуталась! Но одно я знаю точно: ты мой муж, и я не хочу тебя потерять. — Он смотрел мне в глаза, и я сжала его руки сильнее в своих. — Ты же сам сказал, что всегда распознаешь, когда я лгу. Так ты должен видеть сейчас, что я говорю правду. Я не хочу тебя потерять. Не уходи, пожалуйста!

Генрих наконец притянул меня к себе, и я обняла его так крепко, как только могла.

— Я никуда не уйду, пока ты меня не попросишь.

Я никогда не думала, что возможно было любить двух мужчин одновременно. И тем не менее я любила их обоих, совершенно по-разному, но одинаково сильно.

Я собралась с силами и, сделав глубокий вдох, проговорила:

— Я прекращу всё с ним, обещаю.

— Нет, нельзя. По крайней мере до конца войны, — отозвался Генрих с душераздирающим спокойствием, будто бы мы обсуждали очередную операцию, а не мой роман с другим мужчиной. — Особенно теперь, когда он знает о нашей деятельности, он нужен нам в качестве друга, а не врага. Просто… Притворяйся со мной, будто ничего не происходит, ладно? Не хочу ничего знать.

Я послушно кивнула и спрятала лицо в складках его кителя. Мой Генрих, мой ангел, он всё-таки любил меня даже после всего того, что я с ним сделала.

Эрнст же проявлял гораздо меньше понимания. Может, потому что был эмоциональным австрийцем, как большинство из них, в отличие от пруссака-Генриха, гораздо более сдержанного в своих чувствах; может, потому что снова выпил слишком много бренди в тот день, читая новости с восточного фронта, я не знаю. Я помогла ему донести его бумаги в гараж, но там он отпустил своего водителя и попросил меня, нет, даже не так, велел мне поехать с ним домой. Может, ему опять было грустно и слишком уж тоскливо одному в чужом городе, — он не сказал, а я и не спрашивала. Он не очень-то любил изливать кому бы то ни было свою душу, это я уже к тому времени уяснила.

Он хотя бы не заставил меня остаться на всю ночь; я так и не рассказала ему о нашем разговоре с Генрихом и о том, что он знал о нас, и Эрнст наконец-то меня отпустил, хоть и с видимым неудовольствием. Он проявлял всё больше и больше собственнических чувств ко мне, и даже не скрывал, что ревновал меня к собственному мужу, как бы глупо это не звучало. Но таким уж он был человеком, мой Эрни: он хотел либо всё, либо ничего.

Другой причиной, почему он так искал моего общества, были наши разговоры, которые мы начали вести в последнее время. Мы ужинали вместе, а после того, как он отпускал свою домработницу, мы перемещались в гостиную, где он обычно усаживался прямо на ковёр перед камином и курил без передышки, в то время как я сидела подле него в кресле, подобрав под себя ноги, и слушала то, что было у него на уме.