Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

«Героическая симфония, сочиненная в память Великого Человека».

Казалось, что композитор был доволен сделанным. Он повернулся к заинтересованному юноше и спросил:

— Ну, Рис, все как надлежит?

— Да, маэстро! — кивнул изумленный юноша, и у него вырвался вопрос: — Но кто этот Великий Человек?

— Это любой, кто боролся и погиб за то, чтобы завтрашний день был свободнее и счастливее, чем сегодня. Человеку свобода нужна, как воздух. Вы знаете, как я люблю жизнь независимую. Свобода и прогресс — единственная цель в искусстве, так же как и во всякой другой творческой деятельности. Великий Человек не может делать ничего иного, как бороться за это своими произведениями!

— Прекрасное название! «Героическая» симфония! Симфония eroica! — с удовольствием повторял мальчик.

— Из всех моих сочинений это самое любимое. Таким и останется навсегда, — задумчиво произнес Бетховен, листая ноты «Героической».

Осталось навсегда это название, как навсегда Третья симфония осталась любимой композитором, созданная им тогда, когда он, дрогнувший на какое-то время, вновь обрел мужество.

Однако вступление этой симфонии в мир не было легким. Впервые она исполнялась во дворце Лобковица, как это часто бывало. Собравшаяся публика рукоплескала холодно, из вежливости.

Как могла зажечь их сердца «Героическая», если они жили еще в старом мире — мире несвободы? Как могли понять мятежную симфонию люди, которые боялись революции больше, чем чумы?

— Это хорошо, в самом деле хорошо, — ободрил Лихновский.

Однако всем показалось, что сочинение слишком длинно.

Бетховен горько рассмеялся:

— Вот уж не знал, что господа считают минуты, для того чтобы понять, хороша музыка или нет. Но если я напишу симфонию, которая будет длиться целый час, «Героическая» покажется короткой!

Непонимание не особенно огорчило его. Он утешал себя: исполним симфонию в публичном концерте. И народ поймет ее обязательно, ведь он и есть ее главный герой.

Махнув рукой на временную неудачу, он ринулся в новую работу. Ничто не могло удержать его теперь, когда он понял, что потеря слуха еще не значит, что жизнь кончилась.

Вышла замуж Джульетта и уехала в Неаполь вместе с франтоватым Галленбергом. Пережил ли он это событие как катастрофу? Нет.

Обманула и надежда вылечить слух сельской тишиной. Опустил ли он руки в отчаянии? Только на мгновение!

Вулкан таил в себе много огня. И если он начал действовать, то с огромной внутренней силой, которая должна была вылиться в новые произведения. Завершив «Героическую» симфонию, Бетховен создал две фортепьянные сонаты, поразившие всех новой, неожиданной красотой.

Одна — ясная, как летнее утро в полях, все называли ее «Авророй». Вторая — мрачная, полная молний и нечеловеческой борьбы против судьбы. Ее назвали точно — «Аппассионата» — «Страстная».

Почти одновременно он создает концерт для фортепьяно, скрипки и виолончели. И сразу же приступает к работе над оперой, названной позднее «Фиделио».

Но и это еще не все. Этот же период подарил миру сонату для скрипки и фортепьяно. В будущем она будет называться «Крейцеровой сонатой», — композитор посвятил ее скромному скрипачу, приехавшему в Вену вместе с первым французским посольством.

Три года прошло с того мрачного вечера, когда доведенный до отчаяния Бетховен написал в Гейлигенштадте свое прощальное письмо. И за эти годы он доказал, что художник, лишившись слуха, не сделался немым. Он принес миру творения такой красоты и силы, равных которым еще не создавал никто.

Казалось, он так решительно замкнулся в своем недоступном ни для кого царстве звуков, что никакая боль не в состоянии тронуть его. Но знавшие его — Рис, Цмескаль и прежде всего Стефан Брейнинг — чувствовали, что сердце его вечно оставалось полем боя.

В своем искусстве он всегда был победителем. Иное дело, когда он возвращался к своим повседневным заботам. Его снедает беспокойство, он мечется, в его движениях нет уверенности. Еще чаще, чем раньше, он меняет квартиры. В 1804 году он снимает их сразу целых четыре: одну совместно с Брейнингом, одну в театре и две за городом. И покоя не находил ни в одной из них. Удовлетворение давала только музыка.

Верный друг композитора Франц Брейнинг пишет Францу Вегелеру о своих опасениях:

Вы не можете поверить, милый Вегелер, какое неописуемое (я должен был бы сказать — ужасающее) впечатление произвела на него потеря слуха. Представьте себе сознание несчастья у этой порывистой натуры! Он замыкается в самом себе, часто относится с недоверием к лучшим друзьям… Во многих вещах он нерешителен. За исключением тех минут, когда проявляется его прежняя подлинная натура, общение с ним поистине требует больших душевных сил.