Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

— К вам стремятся… Ведь повсюду идет молва, что у Моцарта добрая, ангельская душа.

— Только ангелам на небе обеспечено полное содержание, а я должен кормить семью. Однако бедному музыканту я с удовольствием помогу…

— «…И если я сам ничего не имею… » — протянул итальянец, прервав композитора. — Да не тратьте вы времени зря! Взгляните, что там, в этом письме. Мне некогда!

Моцарт вскрыл конверт, взглянул на письмо и сказал:

— Какой-то пианист из Бонна. Рекомендует граф Вальдштейн. Я познакомился с Вальдштейном у нас в Зальцбурге, когда был в замке во время визита боннского курфюрста.

— Вальдштейны — это чешская знать. Следовательно, вы примете этого музыканта. Ну, а мне бы надо уходить. Да мы так ни до чего и не дотолковались.

— Подождите, пожалуйста, — сказал Моцарт. — Я скажу ему всего несколько слов.

Да Понте проворчал что-то не слишком любезное и уселся в кресле, стоявшем в углу комнаты, у фортепьяно. Однако он был готов встать и поклониться, если гость будет стоить того. Не только с помощью поэтического дара, но и с лисьей пронырливостью боролся да Понте за кусок хлеба, как и полчища других итальянских музыкантов в восемнадцатом веке, заполонивших Европу, убегая от нищеты, которую влачили на родине.

Год за годом из Италии расходились по всему миру волны многообещающих и напористых служителей искусства, но в последние десятилетия появилась целая поросль талантливых немецких артистов, а из Чехии хлынул поток превосходных музыкантов. Все они старались заслужить благосклонность богатой знати.

В этой непрестанной борьбе голодных с еще более голодными часто пускались в ход коварство, клевета и другие бесчестные средства. Да Понте отлично умел плавать в этих мутных водах и тем не менее оставался порядочным человеком. Он искренне любил Моцарта и заботился о его интересах не меньше, чем о своих. Он огорчался, когда композитор, по великой доброте своего сердца, раздавал деньги и растрачивал свое время на кого попало и как попало — на любого, кто к нему ни обратится.

Потому были так неприветливы его черные глаза, обращенные к семнадцатилетнему юноше, когда тот несмело вошел в комнату и неловко поклонился. Он больше смахивает на римского легионера, чем на пианиста, думал да Понте, разглядывая невысокую кряжистую фигуру посетителя, между тем как композитор радушно расспрашивал, откуда и когда гость приехал, каким образом знаком с Вальдштейном и чем до сей поры занимался.

Каждый художник должен обладать нежной душой, а этот — сущий пень, с досадой отметил про себя итальянец. Моцарт — и он! Как они не схожи! Один — красивый, чуткий, с изящными манерами и изысканной речью; другой — непривлекательный, угловатый, говорит громко, с заметным северогерманским акцентом.

Платье у него новое, но провинциального покроя и из дешевой ткани, и, значит, никакой он не князь и не граф. Как смешно этот увалень сидит на самом кончике стула и отвечает на вопросы робко и слишком громко…

Да Понте весьма проницателен. Он поднялся и подошел к Бетховену:

— Молодой человек, признайтесь! Прежде чем позвонить в дверь дома маэстро, вы ходили поблизости по крайней мере четверть часа?

Выпад несколько бестактный. Но да Понте знает, что делает. Таким образом он проверит, насколько непосредствен этот юный провинциал. Сознается, что боялся идти, или прикинется героем?

На лице Людвига отразилось удивление, и сразу же в нем заговорила оскорбленная гордость. Этот человек смеется над его бедностью? Бетховен не оставляет оскорбления без ответа. Но тут вмешался Моцарт:

— Позвольте представить вам моего друга да Понте, — произнес он с обезоруживающей учтивостью. — Он написал либретто для моей оперы «Свадьба Фигаро», а теперь мы работаем над «Дон-Жуаном».

Людвиг поклонился, и да Понте пожал ему руку.

— Не сердитесь на мое внезапное вмешательство. Своим вопросом я хотел достичь одного: чтобы вы осмелились наконец и сказали маэстро, чего вы, собственно, хотите от него. Его время ценится на вес золота!

Это звучало резко, но беззлобно, и Людвиг успокоился.

— Прежде всего я хотел бы попросить маэстро послушать мою игру. В Бонне говорят, что я кое-что умею. Что касается вашего первого вопроса, господин да Понте, то позвольте не согласиться с вами: я не четверть часа ходил около дома, робея войти, я почти целый час бродил по окрестным улицам.

Да Понте про себя с удовлетворением отметил, что в угрюмом широком лице все же есть кое-что приятное: выразительные глаза и располагающая улыбка.