Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

Но вот открылась дверь, и из соседней комнаты вышла красивая женщина средних лет в утреннем туалете. На голове у нее был кружевной чепчик, на плечи наброшена белоснежная шаль. Вегелер осторожно коснулся товарища локтем, и они поклонились. Хозяйка указала на кресла, они присели у маленького столика, и медик приступил к описанию ночного происшествия. Несколько слов Франц произнес по-французски, и Людвиг, уже бывавший на спектаклях французского театра, понял, что он говорит о пьянстве, безответственности и других грехах отца.

В другой раз он вскипел бы, потому что не терпел неуважительных разговоров об отце и их семье, сейчас не произнес ни слова. Вытерпел это унижение. Только бы не отказалась помочь эта красивая дама, от которой веяло спокойным благородством.

Внимательно выслушав студента, она задала несколько вопросов Людвигу и с доброй улыбкой встала со стула.

— Надеюсь, что ночная схватка не завершится вашим поражением, господин Бетховен. Нужно позаботиться, чтобы ни одного слова об этом происшествии не достигло ушей его светлости.

Людвиг пробормотал «благодарю» и поклонился так неловко, что хозяйка дома едва сдержала улыбку.

— Я сделаю все, что смогу! Мне приходилось слышать о вас много хорошего, Людвиг.

Когда она неожиданно назвала мальчика просто по имени, ему стало легче на душе и он благодарно взглянул на нее, и этот взгляд заставил забыть его не очень изящные манеры.

Хозяйка проводила гостей до двери и сказала с непроницаемым лицом:

— Может быть, мне удастся узнать при дворе, каковы намерения в отношении вашего отца и вас. Зайдите ко мне завтра в полдень.

Двери захлопнулись. Когда Людвиг очутился на улице, лицо его просияло от радости. Он так сдавил плечо друга своими сильными пальцами, что тот охнул.

— Франц, как она добра! Что значу для нее я — ничтожный музыкант в поношенной одежде?

— Нет, Людвиг! Ты не смеешь так говорить о себе! И ты еще узнаешь ее доброту. Я попрошу, чтобы она пригласила тебя к ним.

— Ты часто бываешь здесь?

— Когда могу. У них собираются многие.

— Но я не могу бывать у них. Вы все как бильярдные шары — из отличного материала и хорошо отшлифованы. А я? Как необтесанный булыжник, свалившийся невесть откуда.

— Не беспокойся, научиться кланяться куда проще, чем стать таким пианистом, как ты, — заключил Вегелер и откланялся. И уже издалека крикнул: — Так не забудь: в полдень!

Людвиг поднял глаза к часам на башне. Они показывали только начало девятого! Какое счастье, что у него есть прибежище — клавиши! Достаточно припасть к ним, и сразу музыка захватит и закружит, как мощный поток, печальный берег скроется от тебя вдали, и ты поплывешь один в чистой глади звуков.

Он возвращался домой, полный решимости не отходить от рояля до той минуты, когда бой часов на башне возвестит, что пришло время идти. Его смущала мысль о встрече с отцом, разбитым и жалким, как всегда после такой ночи. Его встретила мать.

— Отец спит в задней комнате, — сказала она, понизив голос.

Почему она сказала это? Он не спрашивал ее об отце! Может быть, Каспар не удержался и все рассказал? Людвиг заметил, что у матери покрасневшие глаза. Она испуганно опустила их к столу, где расстилалось белье, которое она гладила.

— Людвиг, что случилось ночью? — спросила она шепотом.

— Отец немного пошумел. Но вы все знаете!

— А если отца уволят?

Итак, она знала все. Как видно, отец проговорился спросонья. Мальчик с горечью вглядывался в материнское лицо. Как она бледна и озабоченна… Как давно он не слышал, чтобы она напевала.

— Уволят? С какой стати! Не думайте об этом, мама!

Он старался произнести это беззаботно, а у самого душа была скована страхом. Он погладил влажную руку матери. Давно он не делал этого. Не умел быть ласковым, да и у нее не было времени на нежности.

— Еще какой-нибудь год, и я сам буду заботиться обо всем. Будет же курфюрст мне платить наконец. Я бесплатно работаю уже два года.

Слабое утешение! Они знали это оба. Сыновья музыкантов играли в оркестрах годами. До той поры, пока кто-нибудь из музыкантов умирал или оставлял службу. Тогда являлась надежда получить жалованье. Но уверенности не было никогда. Курфюрст всегда может отдать освободившееся место кому угодно!

Все-таки мать немного повеселела.

— Ты у меня славный, Людвиг!

— Я пойду играть, мама!

Он исчез в своей комнате и сразу же забыл о своих заботах, будто скверна прошедшей ночи куда-то испарилась. В воздухе заискрилась надежда. Так было до той минуты, когда удар колокола оповестил о наступлении полдня. Людвиг вскочил, забыв прошептать привычное «Отче наш», и вылетел из дома, как испуганный птенец из клетки. Неизвестность снова терзала его.