Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

Но он сдержался на этот раз. Он подумал, как это странно, в самом деле! Вот он, Гёте, совсем рядом. Достаточно протянуть руку, и можно коснуться рукава из тонкого сукна. И все-таки он безмерно далек! Так далек, что им не понять друг друга.

Поэт ощутил возникшее отчуждение, и ему стало жаль глохнущего композитора. Он взял его под руку и, наклонившись к самому уху, сказал примирительно:

— Ваше искусство безмерно велико, порой до отчаянности. Я почти боюсь его. Оно пробуждает во мне то, что я с таким трудом сломил в себе — юношескую гордыню и мятежность духа. Временами меня так потрясает сила вашего воображения, что я начинаю бояться, что на меня обрушится небо. Вы правы! Мы должны были встретиться молодыми!

Найти благодарный отклик в искренней душе музыканта было нетрудно. Бетховен сильно сжал руку Гёте. Но в то же мгновение он почувствовал, что Гёте поспешно старается высвободить свою руку.

— Императорский двор, императорский двор… — шептал он взволнованно.

На повороте дороги показалась группка разодетых дам и господ. Супруга австрийского правителя Мария Людвига со свитой эрцгерцогов и придворных дам шествовала навстречу им.

Бетховен оставался спокойным.

— Идите, как прежде, рядом со мной. Они должны уступить нам, а не мы — им! — сказал Бетховен поэту.

Гёте воспротивился требованию Бетховена: освободил свою руку, и, задолго до приближения знатной толпы, сняв шляпу, отступил с дороги. Склонив обнаженную голову, Гёте ожидал, пока пройдет императрица, придворные дамы и целая толпа князей.

Между тем Бетховен, заложив руки за спину, спокойно продолжал свой путь. Свита императрицы расступилась перед ним, эрцгерцоги кланялись ему. Композитор ответил им, слегка приподняв шляпу, и, не оглядываясь по сторонам, продолжал идти.

Когда высокородное общество удалилось достаточно далеко, он остановился, поджидая Гёте.

— Я вас ожидал, потому что почитаю вас. Но тем особам вы оказали слишком много чести.

Поэт в растерянности смотрел на своего спутника и взволнованно кусал губы.

— Это невозможно! Это безумие! — бормотал он.

Гёте уже не был расположен к беседе, отвечал Бетховену отрывисто и заторопился к выходу, сославшись на важные дела. Пожатие его руки было весьма сдержанным, хотя в душе он искренне старался оправдать несдержанность композитора.

«Конечно, его следует извинить. Бедняга заслуживает сожаления. Он лишается слуха, и это несомненно портит его характер. Может быть, на музыку его это не оказывает влияния, но для общения с людьми очень существенно… Советов он не принимает. А его музыка? Да, она сильна и отмечена новизной, но мне она всегда будет чужда».

Гёте благороден и добр и все же не сумел понять неукротимой души композитора. Ибо поэт принадлежал к старому миру, а Бетховен был провозвестником нового.

Гёте уходил не оглядываясь. А если бы оглянулся, то увидел бы, как тот, от которого он отрекся, стоял прислонившись к дереву и смотрел ему вслед. Как долго Бетховен ждал этой встречи, сколько надежд связывал с ней — теперь все рухнуло!

И все-таки он всегда будет любить творения поэта. Ведь они, подобно солнцу, величественны и светлы, раздумывал Бетховен, охваченный печалью. Но почему же как человек Гёте совсем иной?

Он смотрел, как фигурка поэта постепенно исчезает среди группок гуляющих, не спуская с него глаз до тех пор, пока тот не исчез совсем.

«И опять один! Как и всегда!» — вздохнул Бетховен, уходя из парка. Он таил надежду, что в эти дни возникнет дружба, которой он не знал до этой поры, зародится родство сильных и благородных душ.

Гёте неустойчив. То он создает прекрасные, мужественные стихи, то унижается перед двадцатипятилетней женщиной, благодаря капризу судьбы, носящей на голове императорскую корону, а не деревенский платок.

Мы с Моцартом боролись за свободу человека. Гайдн с улыбкой носил господский ошейник. Иначе он не мог. Он был человек тихий, всегда склонный к смирению, не борец. Но ведь Гёте был рожден для борьбы! Природа вооружила его для этого, как никого. А он сгибается в поклонах в герцогском дворце!

Министр! Тайный советник! Сочинитель комедий для ее величества императрицы! И мне еще предлагал выступить с каким-нибудь сочинением. Будто бы сам герцог пожелал этого!

Некогда правители имели при дворах собственных шутов и придворных поэтов. Гёте последний придворный поэт. И самый трагический, потому что самый большой!

Нет, он не король поэтов, а поэт своего короля.