Юрий Давыдов - Глухая пора листопада

Скандраков не впервые присматривался к «южанину»: молодого человека часто привозили из Петропавловской крепости в жандармское управление. Майор находил, что арестованный слишком спокоен и слишком независим. Эти-то «слишком» и настораживали Скандракова.

Майор отпустил дворника, спросил «южанина»:

– Дворник ошибается?

– Он может твердить свое до скончания века, но это ничего не доказывает.

– Пусть так, – согласился Скандраков. – Доказывать будет не дворник, а мы. Попробуем рассуждать. Дворнику кривить душой зачем? Незачем. А у вас к тому резоны есть.

– Какие еще, к черту? Это у вас, у вас есть. Схватили ни за что ни про что, а теперь и доказываете.

– Вы арестованы не мною. Оправдывать чужие ошибки не в моих правилах… Итак, во-первых, вид на жительство у вас подложный. Неоспоримо? Неоспоримо. Во-вторых, тот же документ дает и другое неоспоримое свидетельство: вы приехали в Петербург почти накануне известного вам преступления. Или же изволили проживать по другому виду. В-третьих, канцеляристом служили несколько недель, а где обретались прежде, говорить отказываетесь. Теперь вообразите себя на моем месте: как прикажете поступать?

– Во всяком случае, не гноить в крепости! Я уж спрашивал, да вы отмолчались. Ну зачем бы я, ежели б что числилось, зачем бы я сунулся на похороны?

Арестованный, как и прежде, держался вызывающе, напористо, почти грубо. Александр Спиридонович и бровью не вел. Он был кроток.

Говорили, что по инструкции, составленной еще Бенкендорфом, жандармы обязаны уподобляться кротостью первым христианам. И блистать изысканной вежливостью. Таковыми и были жандармы прежнего типа. Скандраков знавал их в ранней молодости. Он не подражал старикам – они продолжались в нем.

– Да, – спокойно и как бы с удовольствием признал Скандраков, – давеча я отмолчался. Мне не был ясен ваш мотив. Грубое удовольствие – труп врага хорошо пахнет – отвергал. Не вязалось с вашей интеллигентной внешностью. Я ошибался.

– Почему же «ошибался»?

– Мы поменялись ролями? – усмехнулся майор. – Вы спрашиваете, а я отвечаю? Ничего, ничего, отвечу. Вы все же доставили себе это сомнительное удовольствие. – Выпуклые бутылочные глаза Скандракова взирали на арестованного беззлобно, пожалуй, даже с некоторым сочувствием. – И на старуху бывает проруха, господин Росси.

Услышав свое подлинное имя, арестованный не переменил позы, и на смуглом лице его ничего не отобразилось.

– Вы, однако, молодцом, – сказал Скандраков без тени торжества. – Вы, господин Росси, достойны уважения, и я не стану играть с вами в прятки. Метода нехитрая: фотографические карточки рассылаются в охранные отделения и в губернские жандармские управления. Вы опознаны двумя управлениями: Киевским и Волынским. Позвольте доложить: в провинции относят вас, господин Росси, к «серьезным деятелям преступного сообщества». Продолжать?

«Южанин» насупился.

– Если вам удовольствие…

– Никакого! И не скрою почему: не моя заслуга – фотографический аппарат, курьерские поезда… Итак, продолжать? Или вы сами? А?

– Повременю.

– Отлично. Вы можете прибегнуть к следующему. Ваши товарищи зачастую прибегают к этому. Вы можете утверждать: я – не Росси, «все врут календари», врут и фотографические карточки. Да они и правда не всегда верны. Короче, у вас есть и такой путь: вы не Степан Росси, вам от роду не двадцать шесть, вы не католик, не итальянский подданный, не жили в Житомире, и так далее, и так далее. Путь проволочек, но… Прошу не перебивать, господин Росси, это нехорошо… Я хочу сказать, проволочек недолгих. А главное, чреватых болезненными переживаниями.

– Как? – ощетинился Росси. – Вы чем это мне грозите?

– Фу-у-у, – огорченно выдохнул Скандраков. – Бог с вами, о чем вы только подумали! Я же… – Он покачал головой, все еще не смирясь с обидой, нанесенной ему одними лишь подозрениями Росси. – Я имел в виду переживания почтенного владельца магазина золотых изделий и ювелирной мастерской. Его можно пригласить из Житомира. Он – уж он-то! – признает родного сына. Но каково ему будет свидеться с сыном в крепости? Я вот о чем думал, господин Росси.

Росси молчал. Скандраков подал ему бумагу.

– Прошу – расспросный лист. Вот чернила, перо. Здесь лишь то, что относится лично к вам.

На типографском бланке жирно означались все эти сакраментальные: «Привлекался ли ранее к дознанию, как и чем они окончены», «Был ли за границей, где и когда именно».