Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– А не освежит ли это затухшую вражду, хан? – осторожничал тойон.

– На войне больше всего ценится хороший воин. Как можно обвинить его в том, что он умело и доблестно воевал? Как можно мстить за это? Люди, склонные к бездумной мести, мне не нужны… Пусть ходят в рядовых нукерах! А мне вот что интересно: как ты сумел запереть нас с Тогрул-ханом в овраге Байдарах-Бэлгир? Я восхищаюсь твоим замыслом и хочу представить его своим воеводам как пример умного ведения войны, – поднялся Тэмучин.

Легче легкого вскочил и Кехсэй-Сабарах: жизнь его наполнялась каким-то новым значением, словно из душного сурта он выбирался в раздольную весеннюю степь. Великий воин оценил великого воина: Тэмучин произнес слова, которые Кехсэй-Сабарах хотел бы, наверное, слышать от своих. Да и какой старый боец удержится от соблазна поучить молодых во исполнение житейского долга и для оправдания своего назначения на земле? Слезы подкатили к глазам старика, он опустил голову: «Почему же не свои? – подумал он. – О, Господь Бог! За какие грехи ты бросил нас на колени перед варварами, не имеющими истинной веры? За что ты наградил их, а не нас таким ханом, с которым лучше дружить, чем воевать?» И перекрестился троекратно. Но перед глазами стояли лица павших друзей, и печаль не отпускала его. Он не отрывал застывшего взгляда от огня и, казалось, не видел, как Тэмучин сам подбросил хворосту в пламя, как Усунтай пришел с двумя вертелами оленьего мяса, воткнул их у костра и стал раздвигать ярко горевшие поленья, а угли сгребать воедино. Запахло едой, но слишком далеко в прошлое ушел мысленно Кехсэй-Сабарах, чтобы как-то отозваться на вкусные запахи.

«Раскис от похвалы врага… – сокрушался он. – Вот ведь какая тварь – человек: пока череп цел, все на что-то надеется… И я потянулся к жизни, и я, как червь, задубевший и закоченевший на холоде, ожил, почуяв тепло… Только есть ли смысл в жизни червя? А как не быть? Значит, есть он и в остатках моей жизни…»

Высокий парень, которого звали Усунтай, стремительными движениями перевернул вертела, расстелил у костра тканную из конских волос подстилку, налил питье в две чаши с высокими стенками и подал одну из них старику. У того давно уже пересохло во рту от жажды и горечи, и он выпил, не отрывая чашу от губ.

– Архи, – словно очнувшись от долгого сна, сказал он, глядя на донце чаши.

Хан тоже выпил архи, и оба принялись за мясо.

– Скажи-ка, воин, почему в вашем войске нет чина выше сюняя? – выбрав миг, спросил Тэмучин.

– О-о-о! – округлил рот пленник и многозначительно указал пальцем за спину. – Это издавна… С тех пор, как наши предки жили на берегу восточного моря… В те времена их огромный ил подчинили себе джирджены, но Елюй Таас-тойон вырвался и увел с собой немалое войско. Потом он пришел сюда, под защиту Алтая, держась западной стороны, и Алтай стал укрытием наших предков надолго. Но причиной их изгнания были внутренние распри, порождаемые завистью: слишком уж много было роздано чинов. А в таких случаях гибнут лучшие, потому что не умеют быть подлыми. Худшие, сами того не желая, подточили ил – он рухнул. Вот и вынес Елюй-Таас решение, что в войске не надо иметь чинов выше сюняя.

– Но мне трудно понять: кто и кому подчиняется в вашем войске? Кто кому приказывает: сюняй сюняю?.. – искренне удивился Тэмучин. Ему казалось, что все это – лишь уловка для дураков, военная хитрость и маскировка. – Мудрено разобраться!

– Что же мудреного? – удивился и Кехсэй-Сабарах. – Ядро высших военачальников нерушимо, а в случае войны ключевые посты занимают выдвиженцы хана! Перед большой войной высокие должности занимают тойоны, уже показавшие себя, а на малых войнах – объезжается молодняк…

Тэмучин помолчал, размышляя. Он как бы примерял на себя чужие доспехи: показались тесными. И он сказал:

– Но сколько же дурных склонностей расцветает при такой расплывчатости! Наверняка среди тойонов нет согласия, и каждый старается выслужиться перед ханом, очернить другого, и злорадствует, держа в рукаве кролика, как китайский фокусник!

– Может, и так, – согласился Кехсэй-Сабарах, которого утомил непростой разговор с выдающимся воином. – Люди завистливы, если не заняты непосильным трудом…

Тэмучин почувствовал усталость собеседника. Оба замолчали, глядя на затухающие угли костра. Нелепо свистнет ночная пичуга, тихо заржут сильные кони, золотые звезды все ярче проступают и повисают недвижимо на невидимых подвесках – все жизнь. А что за ее пределами? Странные мысли навещают пожившего человека в это время, на этом пространстве между небом и землей, погруженном во тьму, у отцветшего буйным пламенем костра. Кехсэй-Сабаpax вздохнул, долго ловя воздух ртом: мешали боль в груди, тяжесть в сердце. «Великий хан, еще вчера бывший воплощением Солнца и Луны, убил себя… А я возлежу у костерка, распиваю архи с кровным врагом и думаю о том, о чем никогда и не задумывался! О, Господи Иисусе Христе, зачем ты подвесил меня между небом и землей, как остывшую звезду? Почему меня не срубил жалящий меч, почему не пронзило черное копье, не истребила звонкая стрела? Грех так думать, Господи, но плоть моя устала, а кровь заледенела в синих жилах: возьми же меня к Себе…»